Пол Сассман - Лабиринт Осириса

На седьмой день они согласились отпустить сына.

Халифа настоял, что все сделает сам. Акт был слишком личным, слишком сокровенным, чтобы доверить чужому. Родители поцеловали Али, обнимая, снова и снова повторяя, как они его любят, сколько он доставил им радости и что он навсегда останется в их жизни. Они взяли сына за руки и, не пытаясь сдержать слезы, попрощались. После чего Халифа наклонился и выключил аппараты искусственного поддержания жизни.

Четырнадцать лет назад он наблюдал, как Али появился на свет. Роды происходили в их квартире – в спальне – в доме, который через месяц после трагедии снесли, чтобы туристам было удобнее щелкать фотоаппаратами.

И вот он смотрит, как прекрасная, бесценная, ничем не заменимая жизнь его мальчика замирает и кривая линия на экране больничного монитора постепенно становится прямой.

Невыразимая мука. Халифа не мог представить, что человек может испытывать подобное горе.

Зенаб так и не оправилась от потрясения. Почти не разговаривала, проводила дни, рассматривая фотографии в альбомах, включала диск с «Мэри Поппинс» и вытирала пыль в комнате, которую они в новой квартире оставили для Али. Даже спустя девять месяцев она каждое утро просыпалась с одним и тем же рыданием: «Тоскую по нему!»

Халифа взял продолжительный отпуск, чтобы ухаживать за женой в самый трудный период и находиться рядом с Батах и Юсуфом, которые тоже были потрясены потерей брата (хотя юность брала свое и они быстро смирились с утратой и вернулись к прежней жизни). Шеф Хассани оказался необычно любезен – не только пробил им новую квартиру, но сделал так, чтобы Халифа на протяжении всего отпуска получал полную зарплату, что по крайней мере упростило их жизнь с материальной стороны. Халифа до сих пор не мог решить, то ли испытывать благодарность, то ли огорчаться оттого, что он превратился в настолько жалкого горемыку, что ему сочувствует даже их славящийся своим безразличием к людям босс.

Горе не укладывалось в голове. В первые дни – пустые, серые, похожие на черно-белый сон, от которого невозможно избавиться, – Халифа не мог думать ни о чем другом, кроме тех случаев, когда он ругал Али. О том, как часто, ох как часто, бывал не таким отцом, каким бы хотел.

Дни бежали, складывались в недели, недели – в месяцы, и к нему вернулись светлые воспоминания: как они играли в футбол, как всей семьей отдыхали в Хургаде, как его приятель египтолог Джинджер организовал им с Али персональную экскурсию в Долину царей, как они ходили в Луксоре в «Макдоналдс», что, положа руку на сердце, доставило мальчику больше удовольствия, чем все памятники Египта, вместе взятые. Так много счастливых воспоминаний. На целую жизнь.

Но и их было недостаточно, чтобы избавить Халифу от чувства вины из-за того, что последние сказанные сыну слова были выговором за несделанную домашнюю работу.

И недостаточно, чтобы вытравить из сознания картину, с которой он жил дни и ночи: его мальчик отчаянно колотит руками и ногами под в водой в Ниле, один, напуганный, погибающий.

И уж конечно, недостаточно, чтобы вернуть Али к жизни. Какими бы ни были драгоценными воспоминания, они не обладают способностью воскрешать мертвецов.

Али похоронили на небольшом кладбище на мысе над Нилом, неподалеку от бухточки, откуда он в тот роковой вечер отправился с друзьями в свое большое плавание. Красивое место, кругом кусты гибискуса, вид на горный массив Тебан и пустыню у его подножия. Халифе нравилось думать, что сын из своего последнего приюта взирает вокруг и по-своему, уже по-другому, мечтает о приключениях.

Никакого официального расследования не проводилось, никаких исков капитану баржи или ее владельцам не предъявлялось. Баржа принадлежала крупнейшей транспортной компании. Не тот противник, с которым могли тягаться простые люди. Некоторые факты жизни не изменила даже революция.

Иерусалим

– Боже, Халифа, мне так жаль.

Бен-Рой нашел на улице скамью, сел и ссутулился.

– Ужасно жаль, – повторил он. – Я тебе очень сочувствую. Прости меня… ну… ты понимаешь… за то, что я ляпнул про нас с Сарой и ребенка.

– Тебе не в чем извиняться, мой друг. Это я должен просить прощения. За… как бы выразиться… за то, что омрачил твою прекрасную новость. Я рад за тебя. По-настоящему рад.

Бен-Рой уставился на свои кроссовки и, подыскивая слова, ощущал себя последним в мире дерьмом, потому что не понял друга. Беда в том, что в подобных ситуациях чутье его подводило и он вечно выступал не по делу. В конце концов он еще раз извинился и спросил, не может ли чем-нибудь помочь.

– Ты очень добр, – ответил египтянин. – Спасибо, у нас все в порядке.

– Хочешь, сейчас сяду в самолет и прилечу к тебе?

– Я тебе благодарен, но в этом нет необходимости.

Бен-Рой склонился набок и оперся локтем о ручку скамьи. Он вдруг понял, что вспоминает свою потерю – погибшую пять лет назад во время теракта невесту Галю. Добрые слова соболезнования и сочувствия почему-то делали ему только больнее, сильнее подчеркивали чудовищность свалившейся на него трагедии. Он по собственному опыту знал, что ни речи, ни молитвы, ни цветы не избавляли от страдания. В такой ситуации человек остается наедине с собой и должен бороться самостоятельно. Горе, когда все уже сделано и сказано, глубоко личная территория.

– Я с тобой, если понадоблюсь, – запинаясь, произнес он.

– Спасибо, ты добрый друг.

Они помолчали, но это была не та неловкая пауза, что несколько минут назад. Теперь они молчали как люди, которые ценят общество друг друга и достаточно уверены в товарище, чтобы не вымучивать слова, если особенно нечего сказать. Мимо, постукивая палкой по тротуару, прошел старик хареди. Через мгновение послышался шелестящий звук – со стороны Яффы показался новомодный иерусалимский трамвай, его стеклянно-серебристый корпус плохо вязался с разрушающимися зданиями бывшей подмандатной территории. Старое и новое, прошлое и настоящее, древнее и современное – такое впечатление, что в Иерусалиме одно перетекает в другое.

– Ты хотел меня о чем-то попросить, – напомнил Бен-Рою Халифа.

– Прости?

– Что-то в связи с расследованием, которым ты теперь занимаешься.

Бен-Рой совершенно забыл, зачем позвонил египтянину. После того, что он услышал, то дело показалось совершенно неважным. Да и неловко просить Халифу о помощи, когда у него такое горе. Он пойдет официальным путем и подсунет задачу кому-нибудь еще. Это, конечно, замедлит процесс, но не велика беда. Даже Бен-Рой признавал, что бывают моменты, когда надо немного тормознуться (жаль только, что он забывал об этом, когда жил с Сарой).

– Забудь, – сказал он в трубку.

– Давай, Бен-Рой, выкладывай.