Александр Бородыня - Крепы

«Мне не уцелеть, не уцелеть… — со всею ясностью поняла Анна. — Ничего у них не получится… Сделай они хоть тысячу новых крепов — ничего. С природой спорить бесполезно… Мертвый ты или живой, ты все равно просто человек. Человек! — Она прикусила от боли губы… В наушниках шуршали только ею слышимые голоса — казалось, это голоса всего человечества, видимого и невидимого. — Творение не спорит с творцом…»

— Вот он! — Солдат показывал в окно.

Лилипут даже подпрыгнул. Он пощелкал пальцами и заставил генерала взять себя на ладонь. Оттуда, как с обзорной площадки, он смог выглянуть на улицу.

Танк медленно разворачивался. Огромные гусеницы отбрасывали гальку, один камушек звякнул в стекло. Французы осаживали своих лошадей. Ящик с медными стволами при резком повороте завалился набок. Но появившийся на улице человек ничего этого просто не видел. Тимур — Анна сразу узнала его — прошел сквозь сверкающую высокую броню, обратив на нее внимания не больше, чем на легкий порыв ветра. Мастер шел медленно; было видно, как он устал.

— Живые… — сказал генерал. — Опять живые!

Множество соединений, миллионы пощелкивающих реле. Анна протянула руку и твердыми пальцами взяла наушники. Голос председателя комиссии, несмотря на идеальное соединение, звучал как-то отдаленно, он с трудом прорывался в ее сознание.

— Умница, девочка… умница! — восторженно хрипел старик. — Мы победили, победили! Процесс пошел! Пошел!

«С чего это он решил? Какого рожна мы победили, когда ничего еще вовсе и не сделано… Все только предстоит!»

— Почему мы победили? — спросила она в микрофон.

— Сейчас! — простонал голос в наушниках. Голос старикашки-председателя стал приторно-сладким, дрожащим, и аккомпанементом к нему, сладким соусом к этой тягучей шоколадной конфете были шепоток, придыхание, поскрипывание стульев. Шепоток был столь явствен, что за ним легко угадывались остальные мертвые члены комиссии. — Сейчас все произойдет… Сейчас! — Он сдержанно кашлянул, и можно было даже увидеть капельки белой мокроты на дырчатой телефонной трубке рядом с вялыми, дрожащими губами председателя. — Увидимся еще!..

В наушниках стало тихо. Анна ощутила острую боль в позвоночнике — ее тело, будто большой бритвой, рубило пополам. Лезвие было ледяным. В зеленой шкале рации отражалось собственное чужое лицо. В последний раз в жизни она видела глаза своего учителя, так долго существовавшего в ней как второе «я», как чужой опыт, как неотъемлемая часть.

— Живых! — пискнул лилипут. — Живых… — Он просто задохнулся от ярости. — Всех уничтожить! Всех живых уничтожить!

Анна расстегнула верхнюю пуговицу плаща. Двое полицаев за окном, вывалившись из-за какого-то забора прямо навстречу Тимуру, вскинули свои винтовки.

«Что ему сделаешь? Что ему сделаешь? — подумала Анна. — Он живой. Просто живой мальчик, играющий в свою куклу. Кукла отдельно, ребенок отдельно! Что ему сделаешь?!»

Несколько бесполезных выстрелов в упор, и один из полицаев взял винтовку за ствол, хотел ударить Тимура прикладом. Полицай был уже почти прозрачным, невесомым, он растворялся в воздухе. Растаяло и оконное стекло, на его месте проступили почерневшие осколки и кривая рама сожженной почты.

— Генерал! — сказала она и поднялась со стула. — Генерал, мы, кажется, победили. Эксперимент завершен, — и сама поразилась своему голосу. — Вы правы! Всех живых без жалости уничтожить!

После атаки на одежде остались неприятные жирные пятна. Захотелось переодеться, но почему-то я подумал, что свежая рубашка будет означать наше поражение. Чистое надевают перед смертью, а я никак не собирался выбрасывать белый флаг. Напротив, я только-только разозлился. Только-только достиг необходимого для хорошей драки градуса раздражения. Собрав несколько рассыпавшихся таблеток, я спрятал их в карман и осмотрел нашу позицию. Ничего утешительного. Никаких шансов. Обложили со всех сторон. Даром что мертвые — а шашками машут. Французы вообще не вояки, так, тени какие-то из Большой детской энциклопедии, хотя от полицаев такая вонь — похлеще винтовочного штыка проймет.

Медные стволы заряжали свежеотлитыми свинцовыми пулями. Каждую такую маленькую пулю вставляли ввосьмером, как снаряд. Даже на расстоянии я мог разглядеть капельки пота на лицах французов, по искривленным губам прочесть бранные слова. В кустах я заметил подобие деревянной лебедки. Расстреляют из пугачей в упор — и думать не будут. Непонятно, почему до сих пор медлили?! Нету все-таки у мертвых того куража, кишка у них тонка против живых, уверенности в себе не хватает, с волей у них непорядок.

— Что, Свирид Михайлович? — спрашиваю. — Страшно?

— Нет! — говорит и головой своей пьяной качает. — Не страшно совсем! Похоже на большую военную сцену… Когда декорации рухнули — хуже… А здесь что? Одно сотрясение воздуха! Пыль цветная!

Рубашку я менять не стал, но руки помыл. На ладонях, как и на одежде, остались пятна. Возле большого пальца длинное пятно, темное такое. Свирид Михайлович мне поливает, мертвая женщина подает мыло и полотенце, а я тру руки и припоминаю, как этими самыми руками только что две головы одну о другую раздавил. Гадко, и не хочется совсем таких подвигов повторять.

— Пыль цветная? Да, к сожалению, не только пыль! — Я взял чистой сухой рукой из его руки пулю, повертел и зачем-то в карман сунул, к таблеткам. — Нужно что-то думать. Выбираться нужно.

Проверить подземный ход я решил сам. Намаялся мальчишка с картой, хватит с него приключений. В тот момент я думал, что вылазка не отнимет много времени. Мне казалось, что ход всего метров на пять прорыт, а может, это и Свирид Михайлович мне внушил, что некуда там под землей двигаться.

Проглотил еще кружку молока и полез в погреб. Майка смотрит на меня, повернула головку свою фарфоровую и молчит, только искорка по тоненькой шейке бродит. Молчит. Но если я выхода не найду, то кто? Вот только не забыть, что осталось два контакта незаизолированных у нее в левой груди, замкнет ведь. Сразу бы надо. Напрасно я в нее жевательной резинки насовал. Доберемся до нормальных инструментов, тогда и сделаю. Будем надеяться, обойдется пока.

Люк над головой захлопнулся, и я оказался в погребе. Чтобы прорваться в подземный коридор, мне пришлось отвалить большую бочку, от которой исходил острый кислый запах огурцов. Оскальзываясь на раскатившемся твердом картофеле, я сделал несколько шагов и остановился. Во-первых, темно — непонятно, что там дальше, а во-вторых, сделалось так узко — и боком не пролезешь. Только земля, ледяная и влажная под рукой, осыпается при движении.

Что делать? Проглотил таблетку, замигала чернота перед глазами, повел рукой по воздуху, пошире стало, но все равно не могу протиснуться. Перед тем как последнюю таблетку проглотить, какое-то время посомневался, но подумал, что другого пути все равно нет. Вторая таблетка помогла: под ногами оказались доски, ход стал просторным, так что голова до потолка не достает. Свет забрезжил, без напряжения стрелочки на стенах разглядеть можно. Правда, прочитать, что под стрелочками написано, я не сумел. Не знаю я немецкого.