Артур Хейли - В высших сферах

— Люди всегда сочувствовали, — сказал Ричардсон. — И даже теперь они, возможно, жалеют вашего сына. Но не вас. Возможно, когда-то жалели, но не теперь. — Он кивком указал на портрет в освещенной выемке, на нелепые и никому не нужные реликвии под ним. — Они вспомнят этот фарс, и над вами будет смеяться вся Оттава.

А он сомневался, будет ли так. Будет много любопытства и кривотолков, и, возможно, люди немного посмеются. Иногда в них открывается такая глубина понимания и сострадания. Большинство, пожалуй, подумают, что за странный вывих ума побудил Харви Уоррендера пойти на такой обман. Или его собственная мечта о славе перескочила на сына?

Или же горькое разочарование, трагедия смерти сына привели его к помешательству? Ричардсон сам чувствовал боль сострадания.

Уоррендер же поверил, что над ним будут смеяться. Лицо его дергалось. Внезапно он бросился к камину и схватил со стоявшей рядом подставки кочергу. Размахнувшись, он в ярости принялся бить по портрету, рубя его, раздирая, пока не остались лишь рама и лоскутья полотна. Одним ударом он уничтожил самолетик, затем швырнул карту ипилотку в огонь. Повернулся, тяжело дыша, и спросил:

— Ну, вы удовлетворены?

Ричардсон тоже стоял. И спокойно произнес:

— Мне жаль, что вы так поступили. В этом не было необходимости.

Снова полились слезы. Министр по иммиграции чуть ли не с покорным видом сел в кресло. И почти инстинктивно потянулся к стакану с виски, который ранее поставил на стол.

— Ладно, — тихо произнес он, — я отдам вам соглашение.

— И все копии, как и ваше заверение, что других копий больше не существует.

Уоррендер кивнул.

— Когда?

— На это потребуется дня два или три. Мне надо поехать в Торонто. Бумага находится там в банке, в хранилище.

— Отлично. — И Ричардсон дал ему указание: — Когда бумага будет у вас, я хочу, чтобы вы передали ее непосредственно шефу. И он не должен знать о том, что произошло здесь сегодня. Это входит в наше соглашение, понятно?

Снова кивок.

Таким образом, договоренность получается на веру. Но теперь она не будет нарушена — в этом он уверен.

Харви Уоррендер поднял голову — в глазах его полыхала ненависть. Просто поразительно, подумал Ричардсон, с какой быстротой у этого человека меняются настроения и чувства.

— Было время, — медленно произнес Уоррендер, — когда я мог вас раздавить. — И не без раздражения добавил: — Я ведь, как вам известно, все еще в кабинете министров.

Ричардсон с безразличным видом пожал плечами:

— Возможно. Но, откровенно говоря, не думаю, чтобы вы все еще что-то значили. — И, подойдя к двери, громко сказал через плечо: — Не вставайте — я сам найду выход.

Пока Брайан ехал, он ощущал стыд, омерзение и надвигающуюся депрессию.

В этот момент Брайану Ричардсону больше всего хотелось иметь рядом близкого человека. Приближаясь к центру города, он остановился у телефона-автомата и, не выключая мотора в «ягуаре», позвонил Милли. Он молил про себя: «Пожалуйста, будь дома! Ты сегодня мне так нужна. Пожалуйста, пожалуйста!» Телефон продолжал звонить без ответа. Через какое-то время он повесил трубку.

Ему больше некуда было пойти, кроме как к себе на квартиру. Он даже обнаружил, что на этот раз надеется застать там Элоизу. Но ее не было дома.

Он прошел по пустым безлюдным комнатам, затем взял стакан, неоткупоренную бутылку виски и стал методично напиваться.

Двумя часами позже, вскоре после часу ночи, в квартиру вошла Элоиза Ричардсон, спокойная, красивая и элегантно одетая. В гостиной со стенами цвета слоновой кости, обставленной шведской ореховой мебелью, она обнаружила мужа, который лежал на белом диване и пьяно храпел. Рядом стояла пустая бутылка и перевернутый стакан.

Презрительно, с отвращением наморщив нос, Элоиза двинулась в свою спальню и, по обыкновению, заперла дверь.

В гостиной номера люкс в отеле «Ванкувер» Джеймс Хоуден протянул своему помощнику Эллиоту Проузи долларовый банкнот.

— Спустись в вестибюль, — проинструктировал он, — и купи мне шесть шоколадок.

Если он когда-нибудь станет писать свои мемуары, решил Хоуден, то отметит, что одним из преимуществ поста премьер-министра было то, что можно послать кого-нибудь купить тебе конфетку. Это, конечно, подогреет интерес любого амбициозного юнца!

Когда молодой человек — по обыкновению, с серьезным видом — ушел, Джеймс Хоуден закрыл дверь в соседнюю комнату, отгородив себя от телефонных звонков и стука пишущих машинок, на которых работал временный персонал из добровольцев. Усевшись в кресло, он стал мысленно делать обзор своей стремительной, как ветер, поездки с выступлениями.

Вне всякого сомнения, это был его личный блестящий успех.

За всю свою политическую карьеру Джеймс Хоуден никогда еще не достигал таких высот ораторского искусства и так не зачаровывал аудиторию. Составители речей, подобранные Брайаном Ричардсоном, — один из Монреаля, другой из нью-йоркского журнала «Тайм энд Лайф», — проделали хорошую работу. Но даже еще лучше порой были собственные импровизации Хоудена, когда он откладывал в сторону подготовленный текст и говорил убежденно, с искренним волнением, передававшимся большинству его слушателей.

Главным образом он говорил — с подготовкой и без подготовки — о североамериканском наследии и давлении соперничающих идеологий, которое угрожает его существованию. Сейчас время объединяться, объявил он, время покончить с мелочностью и перебранками; время подняться выше маловажных проблем, поставив во главу угла куда более важный вопрос — свободу человека.

Публика реагировала так, словно именно эти слова хотела слышать и жаждала иметь такого лидера…

Как и было запланировано, премьер-министр ни словом не упомянул про Акт о союзе. Согласно Конституции об этом первым узнает парламент.

Но чувствовалось, что это своевременно, как если бы страна была готова к более тесному союзу с Соединенными Штатами. Джеймс Хоуден чувствовал это, а политический инстинкт, подсказывавший, куда ветер дует, редко обманывал его.

В Торонто аудитория стоя до бесконечности приветствовала его. В Форт-Уильямсе, Виннипеге, Реджайне, Калгари, Эдмонтоне его принимали так же или почти так же. Теперь была последняя остановка перед возвращением на восток — в Ванкувере, где сегодня вечером он будет выступать в Театре имени королевы Елизаветы перед трехтысячной аудиторией.

Освещение в прессе его турне, равно как и комментарии, было на удивление хорошим. В газетах, а также на телевидении и по радио его речи подавались первым планом. Повезло, думал Хоуден, что в последние несколько дней было поразительное отсутствие сопоставимых новостей и никакая крупная катастрофа, никакое жуткое убийство на сексуальной почве или вспыхнувшая где-то война не переключили с него внимания.