Артур Хейли - В высших сферах

Он объявил:

— Предстоит война, а вы смотрите только на одну сторону!

— Я смотрю на все в целом, — стоял на своем Несбитсон, — и я говорю вам: начнется война или не начнется, ваш Акт о союзе будет началом конца. Американцы никогда не остановятся на полумерах, они захотят полномерного союза и проглотят нас. И мы утратим британский флаг, королеву, традиции…

— Нет, — возразил Хоуден. — Все это мы сохраним.

Старик фыркнул:

— Да как же мы сможем? Откроем границы — и американцы, в том числе негры, пуэрториканцы, хлынут к нам. Наша самобытность исчезнет, потому что нас задавят численностью и людям будет все равно. Кроме того, у нас появятся расовые проблемы, которых мы дотоле не знали. Вы превратите Торонто во второе Чикаго, а Монреаль — в Новый Орлеан. У нас есть Акт об иммиграции, который вы совсем недавно отстаивали. Так почему же отбрасывать его вместе со всем остальным?

— Мы ничего не отбросим! — горячо сказал Хоуден. — Лишь внесем некоторые изменения. Да, я согласен с вами: у нас будут проблемы. Но не такие большие, какие могут возникнуть, если мы останемся в одиночестве и будем беззащитны.

— Я этому не верю.

— В плане обороны, — не отступался премьер-министр, — Акт о союзе обеспечивает наше выживание. И экономически у Канады появятся огромные возможности. Вы учитываете плебисцит в Аляске, который мы выиграем? Тогда Аляска станет провинцией Канады.

Несбитсон буркнул:

— Я учитываю, что за всякую продажу надо платить тридцать сребреников.

Хоуден почувствовал, как его распаляет гнев. Усилием воли подавив его, он заявил:

— Невзирая на то что вы говорите, мы не отдаем свой суверенитет…

— Нет? — Это было произнесено ожесточенным тоном. — Что толку от суверенитета, когда нет власти, которая могла бы его поддерживать?

— У нас нет сейчас такой власти, — со злостью заявил Хоуден, — и мы никогда ее не имели — могли лишь защитить себя от мелких стычек. А у Соединенных Штатов есть власть. Присоединяя к ним нашу силу и открывая границу, мы увеличим силу американцев, которая будет и нашей.

— Извините, премьер-министр, — с достоинствам сказал генерал Несбитсон, — я никогда с этим не соглашусь. Вы предлагаете отбросить нашу историю, все, чем жила Канада…

— Вы не правы! Я пытаюсь ее продолжить. — Хоуден пригнулся и заговорил горячо, взывая к собеседнику: — Я пытаюсь сохранить, пока не поздно, то, что нам дорого: свободу, порядочность, справедливость, установленную законом. Ничто другое не имеет значения. — И умоляюще спросил: — Неужели вы не можете понять?

— Я могу понять лишь то, — сказал упрямый старик, — что должен быть какой-то другой путь.

Хоуден понимал, что бесполезно увещевать. Но все-таки пытался. Через какое-то время он спросил:

— По крайней мере ответьте мне вот на что: как Канада защищалась бы в случае атаки с помощью управляемых ракет?

Несбитсон чопорно начал:

— Вначале мы развернули бы наши обычные силы…

— Не трудитесь, — сказал Хоуден. И мрачно добавил: — Могу лишь удивляться, что, будучи министром обороны, вы не возродили кавалерию.

Джеймс Хоуден решил утром вызвать по одному остальных министров-диссидентов и поговорить с каждым. Он был уверен, что некоторых из них сумеет переубедить. Но будут и другие — и в кабинете министров, и в парламенте, и в других местах, — которые думают как Эдриен Несбитсон, которые будут следовать ему, лелея несбыточные мечты… пока последний вдох радиоактивной пыли…

Но ведь он всегда — с самого начала — ожидал, что предстоит борьба. Это будет упорная борьба, но если он подобьет Несбитсона высказать свои взгляды, продемонстрировав их своеобразный абсурд…

Просто не повезло, что это и катастрофа по линии иммиграции так совпали.

Двадцать минут прошло. Гул моторов стал изменяться, и они начали терять высоту. Внизу было море огней, а впереди — отблеск в небе от освещенного, мерцающего города Монреаля.

Эдриен Несбитсон взял стакан с виски, который поставил на столик при появлении Хоудена. Часть виски выплеснулась, но он выпил оставшееся.

— П.М., — сказал он, — лично мне чертовски жаль, что между нами такой раскол.

Хоуден, которому теперь это уже было безразлично, кивнул.

— Вы, конечно, понимаете, что я никак не смогу рекомендовать вас в генерал-губернаторы.

Старик покраснел.

— Мне кажется, я совершенно ясно дал понять…

— Да, — резко откликнулся Хоуден, — вы многое прояснили. И, выбросив Несбитсона из головы, он стал думать о том, что надо сделать в ближайшее время.

После 7.30 утра в квартире Алана Мейтленда на Гилфорд-стрит зазвонил телефон. Алан, все еще сонный, в пижамных брюках — он никогда не надевал куртку, и целая коллекция их продолжала лежать в пакетах, — готовил завтрак на переносной плитке с двумя горелками. Выключив тостер, который имел обыкновение превращать хлеб в уголь, если за ним не смотреть, Алан поднял трубку на втором звонке.

— Доброе утро, — весело произнес голос Шэрон. — Чем ты занят?

— Варю себе яйцо. — Таща за собой телефонный провод, Алан подошел к таймеру на кухонном столе. — Оно варится уже три минуты — осталась еще одна.

— Дай ему шесть минут повариться, — весело посоветовала Шэрон. — Тогда у тебя будет яйцо вкрутую на завтра. Дедушка хочет, чтобы ты позавтракал с нами.

Алан быстро прикинул.

— Пожалуй, я могу. — И поспешил поправиться: — Во всяком случае, я хочу сказать «спасибо».

— Отлично.

— Я полагаю, твоему дедушке известно, что сегодня утром будет слушание по делу Дюваля, — вставил он.

— По-моему, он об этом и хочет поговорить, — сказала Шэрон. — Сколько тебя ждать?

— Я буду через полчаса.

Одеваясь, он все-таки съел яйцо.

Дворецкий в особняке на Юго-Западной Марин-драйв, по-прежнему двигавшийся так, словно у него болели ноги, провел Алана в просторную столовую со стенами, как и в главном вестибюле, выложенными обтянутыми полотном панелями. Алан увидел, что длинный дубовый обеденный стол накрыт на троих, со сверкающим серебром и белоснежными салфетками. На серванте резного дуба стояло несколько накрытых крышками блюд — по всей вероятности, с завтраком. Дворецкий объявил:

— Сенатор и мисс Деверо через минуту присоединятся к вам, сэр.

— Благодарю, — сказал Алан.

В ожидании он прошелся по комнате к окнам с занавесями из камчатной ткани, выходившими на широкую реку Фрейзер, что текла в сотне футов внизу. Посмотрев вниз, он увидел большие краны для подъема бревен, на которых играли пробившиеся сквозь утренний туман солнечные лучи. «Источник богатства этого дома, — подумал он, — и других подобных ему».

— С добрым утром, мой мальчик.