Артур Хейли - В высших сферах

— В таком случае, — сказал Алан, — у нас еще есть семь дней.

Капитан снова помолчал, прежде чем отреагировать. Затем осторожно произнес:

— Вы понимаете, моя обязанность — избавиться от этого человека. Безбилетники стоят денег — их надо кормить, а нынче на содержание корабля дают очень мало. Хозяева говорят, что прибыль маленькая и мы соответственно должны экономить. Вы уже видели, в каком состоянии корабль.

— Я понимаю, капитан.

— Но этот парень со мной уже двадцать месяцев. За такое время о человеке обычно складывается определенное мнение и даже возникает привязанность. — Произнес он это медленно и раздумчиво. — У парня была нелегкая жизнь, — возможно, все так и останется, но это, я полагаю, уж не мое дело. И все же мне не хотелось бы, чтобы у него появилась надежда, которая потом развеется как прах.

— Я могу лишь снова сказать вам, — повторил Алан, — что есть люди, которые хотели бы, чтобы ему был дан шанс остаться здесь. Почему бы не попытаться?

— Отлично, мистер Мейтленд, я пошлю за Дювалем, и вы можете поговорить с ним здесь. Вы хотели бы разговаривать наедине?

— Нет, — сказал Алан. — Я предпочел бы, чтобы вы остались.

Анри Дюваль, нервничая, остановился в дверях. Оглядев Алана Мейтленда, он перевел взгляд на капитана Яаабека.

Капитан жестом предложил Дювалю войти.

— Не бойся. Этот джентльмен, мистер Мейтленд, — адвокат. Он приехал помочь тебе.

— Я читал вчера про вас, — сказал с улыбкой Алан.

Он протянул руку, и безбилетник неуверенно пожал ее. Алан заметил, что он выглядит моложе, чем на фотографиях в газете, и что в его глубоко посаженных глазах застыла настороженность. Он был в джинсах и заштопанной тельняшке.

— Там хорошо написать. Да? — Безбилетник задал этот вопрос не без тревоги.

— Очень хорошо, — кивнул Алан. — Я и приехал узнать, все ли это правда.

— Все правда! Я говорит правда! — Выражение лица Дюваля было оскорбленное, словно его в чем-то обвинили.

Алан подумал: «Надо мне тщательнее подбирать слова».

— Я уверен, вы говорите правду, — умиротворяюще сказал он. — Я имел в виду, правильно ли было напечатано в газете.

— Я не понимает. — Дюваль покачал головой — на лице его по-прежнему читалась обида.

— Давайте на минуту забудем об этом, — предложил Алан. Похоже, не очень удачно он начал. И, помолчав, продолжил: — Капитан сказал вам, что я адвокат. Если вы хотите, я готов представлять ваши интересы и постараюсь, чтобы ваше дело было заслушано в суде нашей страны.

Анри Дюваль перевел взгляд с Алана на капитана.

— У меня нет деньги.

— Вам ничего не придется платить.

— А кто платить? — И снова настороженный взгляд.

— Другой человек заплатит.

— Почему вы не можете сказать ему, кто именно, мистер Мейтленд? — вмешался капитан.

— Не могу, — сказал Алан. — Мне велено не называть имя. Могу лишь сказать, что этот человек сочувствует вам и хотел бы помочь.

— Бывают же хорошие люди. — Капитан, видимо, удовлетворившись полученным ответом, ободряюще кивнул Дювалю.

Вспомнив о сенаторе Деверо и о том, что им движет, Алан ощутил укол совести. Он тут же подумал о поставленных им условиях.

— Остается тут — работает, — сказал Анри Дюваль, — заработает деньги — расплатится.

— Что ж, — кивнул Алан, — наверно, так и будет, если вы того хотите.

— Я расплатится. — На лице парня читалось горячее стремление так поступить. Недоверие на миг исчезло.

— Я, конечно, должен вам сказать, — заявил Алан, — что у меня может ничего не получиться. Вы это понимаете?

Дюваль был явно озадачен.

Капитан пояснил:

— Мистер Мейтленд постарается изо всех сил. Но Иммиграционная служба может сказать «нет»… как было раньше.

Дюваль медленно кивнул:

— Я понимает.

— Вот что мне пришло в голову, капитан Яаабек, — сказал Алан. — С тех пор как вы сюда приехали, вы ходили с Анри в Иммиграционную службу и просили об официальном слушании его просьбы высадиться?

— У меня на борту был чиновник из этой службы…

— Нет, — настаивал Алан, — я имею в виду — помимо этого. Водили ли вы Дюваля в здание Иммиграционной службы и требовали ли официального расследования?

— А какой от этого прок? — Капитан передернул плечами. — Ответ всегда один. К тому же в порту у нас так мало времени, а у меня куча дел на корабле. Сегодня же праздник — Рождество. Потому я и читаю Достоевского.

— Иными словами, — мягко произнес Алан, — вы никуда не водили его и не просили о расследовании, потому что были слишком заняты. Так? — Он старался говорить как бы между прочим, хотя в уме у него уже сформировалась одна идея.

— Точно так, — сказал капитан Яаабек. — Конечно, если бы от этого был какой-то прок…

— Прекратим об этом, — сказал Алан. Мысль у него возникла смутная и мимолетная и могла ничего не дать. В любом случае ему требовалось время, чтобы внимательно прочесть законы об иммиграции. И он переключил разговор на другое. — Анри, — обратился он к Дювалю, — я хотел бы теперь послушать обо всем, что было с вами с тех пор, как вы себя помните. Я знаю, кое-что было в газетах, но, возможно, вы рассказали не все пли вспомнили о чем-то еще. Почему бы вам не начать сначала? Что было первым в вашей памяти?

— Мама, — сказал Дюваль.

— Чем она больше всего вам запомнилась?

— Она ко мне добрая, — просто ответил Дюваль. — Когда она умерла, никто после не был добрый… вот до этот корабль.

Капитан Яаабек встал и повернулся спиной к Алану и Дювалю. Он начал медленно набивать трубку.

— Расскажите мне про вашу мать, Анри, — попросил Алан, — какая она была, о чем говорила, что вы вместе делали.

— Моя мама, я думает, была красивая. Когда я маленький, она обнимает меня, я слушает — она поет. — Молодой безбилетник говорил медленно, тщательно произнося слова, словно прошлое было чем-то хрупким и с ним надо было обращаться осторожно, чтобы не разбить. — А потом она говорит: вот мы сядет на корабль и найдет новый дом. И мы поедет вместе… — И он продолжал говорить, порой спотыкаясь, порой с большой уверенностью.

Его мать, как он считал, была из французской семьи — все они вернулись во Францию до его рождения. Можно было лишь догадываться, почему она не поддерживала связи с родителями. Возможно, из-за его отца, который, как говорила его мать, недолгое время жил с ней в Джибути, а потом бросил ее и ушел в море.

В основе своей это было то же, что он рассказал Дэну Орлиффу два дня назад. Все это время Алан внимательно слушал, подталкивая его, когда было необходимо, и задавая вопрос или заставляя повторить то, что было неясно. Но больше всего он следил за лицом Анри Дюваля. Лицо это убеждало — оно освещалось или отражало отчаяние, по мере того как Анри вновь переживал то, что рассказывал. Была и боль, а в какой-то момент, когда молодой безбилетник описывал смерть матери, в глазах его заблестели слезы.