Артур Хейли - В высших сферах

— Вообще-то говоря, я уже некоторое время подумываю оставить политическую карьеру. Трудновато это в мои-то годы.

— Правда, Эдриен? — Премьер-министр позволил себе произнести это с удивлением. — Я всегда считал, что вы будете работать с нами еще долгое время. — Он помолчал, подумал. — Конечно, если бы вы согласились, это решило бы кучу проблем. Я готов сказать вам, что, как я предвижу, после принятия Акта о союзе для страны наступит тяжелое время. Нам надо будет понимать необходимость объединения и сохранения патриотизма. Я лично вижу такую администрацию генерал-губернатора — при условии, что этот пост попадет в правильные руки, — которая немало способствовала бы этому.

На миг ему показалось, не слишком ли далеко он зашел. Старик поднял глаза и встретился с ним взглядом. Трудно было прочесть, что таилось в этом взгляде. Презрение, или недоверие, или же и то и другое плюс амбициозность? На одно можно было рассчитывать. Хотя в некоторых отношениях Эдриен Несбитсон глупец, он все же не был такой тупица, чтобы не понимать: ему предлагают сделку, назначив самую высокую цену за политическую поддержку.

Джеймс Хоуден как раз и рассчитывал на то, что старик оценит предложение. Иным людям, как он знал, ни при каких условиях не захотелось бы стать генерал-губернатором — для них это было бы наказанием, а не наградой. Но для военного, любящего церемонии и помпу, это предел желаний.

Джеймс Хоуден никогда не верил изречению циников, что каждый человек имеет свою цену. В своей жизни он встречал людей, которых нельзя было купить ни богатством, ни почестями или даже соблазном, на что столь многие падки, и побудить их сделать что-то доброе своим согражданам. Но большинство тех, кто посвятил свою жизнь политике, имели ту или иную цену; они вынуждены были идти на это, чтобы выжить. Некоторые предпочитали объяснять это эвфемизмами вроде «целесообразности» или «компромисса», но сводилось все к тому же. Вопрос стоял так: правильно ли он рассчитал цену поддержки Эдриена Несбитсона?

По лицу старика видно было, что в нем происходит борьба, — выражения быстро менялись, как в детском калейдоскопе: сомнение, гордость, стыд и страстное стремление — тут было все…

Он слышал грохот орудий… лай немецких 88-х и ответный огонь… солнечное утро — позади Антверпен, впереди Шельдт… канадская дивизия лезет, цепляясь, пробираясь вперед, потом замедляет продвижение, колеблется, уже готова повернуть назад…

Это было решающим моментом битвы, и он реквизировал джип, подманил волынщика и приказал шоферу ехать вперед. Под звуки волынок, раздававшиеся с заднего сиденья, он встал лицом к немецким пушкам и начал отдавать приказания, уговаривать, и рассеявшиеся было ряды сомкнулись. Он приказывал отставшим идти вперед, изрыгая страшные ругательства, и солдаты, ругая его в ответ, шли…

Лязг, пыль, выхлопы моторов, запах кордита и масла, крики раненых… Удивление в глазах солдат — он гордо стоял во весь рост, являясь целью, в которую не мог не попасть стрелок противника…

Это был момент величайшей славы. Положение было безнадежное, а они все-таки вырвали у противника победу. Это была самоубийственная затея, но он все же выжил…

Его прозвали «Сумасшедший Генерал» и «Сражающийся Безумец», а потом тонкий, хрупкий мужчина-заика, которого он глубоко уважал, нацепил на его лацкан медаль в Букингемском дворце.

Теперь же годы ушли, а с ними и воспоминания, и лишь немногие помнили эту минуту славы, а еще меньше было тех, для кого это что-то значило. Никто больше не звонил ему, Сражающемуся Безумцу. Если кто-то и называл его этим прозвищем, то слово «Сражающийся» убирал.

Однако иногда — недолго — он жаждал снова познать вкус славы.

Немного нерешительно Эдриен Несбитсон сказал:

— Похоже, вы ничуть не сомневаетесь насчет этого Акта о союзе, господин премьер-министр. Вы уверены, что он пройдет?

— Да, уверен. Он пройдет, потому что должен пройти. — Хоуден постарался, чтобы при этом лицо его и голос были серьезны.

— Но будет оппозиция. — Старик даже сдвинул брови от напряжения.

— Естественно. Но в конце концов, когда поймут, что это необходимо, никто уже не станет обращать на нее внимание. — В голосе Хоудена появилась убежденность. — Я знаю, вашим первым побуждением было выступить против этого плана, Эдриен, и мы все уважаем вас за это. Я также думаю, если бы вы считали, что должны по-прежнему выступать против, мы были бы вынуждены расстаться по политическим соображениям.

— Я не вижу в этом необходимости.

— И я не вижу, — сказал Хоуден. — Особенно когда, будучи генерал-губернатором, вы сможете куда больше сделать для страны, чем могли бы, оставаясь на политическом посту.

— Ну, — сказал Несбитсон, изучая свои руки. — Я полагаю, если посмотреть на это так…

Все так просто, подумал Хоуден. Контроль за раздачей должностей, право одаривать ими людей… и большая часть задуманного осуществима. Вслух же он произнес:

— Если вы согласны, я хотел бы как можно быстрее оповестить об этом королеву. Я уверен, что ее величество будет в восторге от такого известия.

Эдриен Несбитсон с достоинством склонил голову:

— Как вам будет угодно, господин премьер-министр.

Оба поднялись и торжественно пожали друг другу руки.

— Я рад, очень рад, — сказал Джеймс Хоуден. И неофициально добавил: — О вашем назначении генерал-губернатором будет объявлено в июне. А до тех пор по крайней мере мы сохраним вас в кабинете министров, и ваше участие в избирательной кампании будет много значить.

Так он суммировал то, о чем они договорились, чтобы все было ясно и не оставалось ни тени недопонимания. Теперь Эдриен Несбитсон уже не сможет выйти из правительства и не станет критиковать Акт о союзе. Вместо этого Эдриен Несбитсон будет участвовать в выборах вместе с остатками партии — будет поддерживать, одобрять, разделять ответственность…

Джеймс Хоуден подождал проявления какого-либо несогласия. Этого не произошло.

Минуту или две назад гул моторов изменился. Теперь они плавно спускались, и земля под ними уже не была покрыта снегом, а походила на одеяло из коричневых и зеленых лоскутов. Внутренний телефон мягко пискнул, и премьер-министр ответил.

Голос подполковника Гэлбрейта объявил:

— Через десять минут мы садимся в Вашингтоне, сэр. Нам дано приоритетное разрешение на посадку, и меня просили сообщить вам, что президент едет в аэропорт.

После того как самолет премьер-министра улетел, Брайан Ричардсон и Милли выехали на «ягуаре» Ричардсона из аэропорта Аплендс. Большую часть пути до Оттавы лидер партии молчал — лицо его было мрачно, и его распирала злость. Он так вел «ягуар» — хотя обычно обращался с ним любовно, — словно автомобиль был в ответе за неудавшуюся пресс-конференцию в аэропорту. Пожалуй, больше остальных он уже предвидел, какой пустышкой покажутся заявления Джеймса Хоудена по вопросу об иммиграции и об Анри Дювале, когда появятся в печати. Еще более неудачно, возмущался Ричардсон, то, что правительство — в лице премьер-министра — заняло позицию, от которой ему будет чрезвычайно трудно отступить.