Артур Хейли - В высших сферах

Раз или два — с тех пор как они выехали из аэропорта — Милли искоса бросала на него взгляд, но, понимая, о чем думает спутник, воздерживалась от комментариев. Однако, подъезжая к городу, после особо резко взятого поворота она коснулась локтя Ричардсона. Слова были не нужны.

Лидер партии притормозил, повернул голову и широко улыбнулся:

— Извини, Милли. Я выпускал пар.

— Я знаю.

Вопросы репортеров в аэропорту тоже огорчили Милли, поскольку она знала, что тайный сговор связывает руки Джеймсу Хоудену.

— Мне не мешало бы выпить, Милли, — сказал Ричардсон. — Как насчет того, чтоб поехать к тебе?

— Хорошо.

Время приближалось к полудню, и Милли еще час-два могла не возвращаться в приемную премьер-министра — особой надобности в этом не было. Они переехали реку Ридо по мосту Данбар и свернули на запад по проспекту Королевы Елизаветы. Светившее ранее солнце скрылось за мрачными облаками, и день стал серым — унылые каменные здания столицы сливались с ним. Налетавший порывами ветер свистел, взвихряя пыль, листья и бумагу, выделывая курбеты в сточных канавах и вокруг недельной давности снежных сугробов, оскверненных и изуродованных грязью и копотью. Пешеходы, держась ближе к зданиям, спешили, подняв воротники пальто и вцепившись в шляпы. Хотя в «ягуаре» было тепло, Милли пробрала дрожь. В это время года казалось, зиме никогда не будет конца, а она жаждала весны.

Они запарковали «ягуар» у дома Милли и поднялись вместе в лифте. Войдя в квартиру, Милли по привычке принялась смешивать напитки. Брайан Ричардсон обнял ее за плечи и быстро поцеловал в щеку. Секунду он смотрел в лицо Милли, потом вдруг выпустил ее. То, что он почувствовал, поразило его: на миг он словно переместился в другой мегакосм, поднялся в воздух, оказался во сне… Будучи человеком практичным, он сказал:

— Давай я приготовлю напитки. Место мужчины — за стойкой бара.

Он взял стаканы и у нее на глазах налил в них поровну джина, затем разрезал лимон и выжал кусочек в каждый стакан. Добавил лед, ловко открыл бутылку швепса и разлил его по двум стаканам. Проделал он все это просто и легко, а Милли подумала: «До чего же хорошо делать что-то с кем-то вместе — даже такое нехитрое дело, как готовить напитки, — с кем-то, кто тебе по-настоящему дорог».

Милли взяла стакан, села на диванчик, глотнула и поставила его на стол. Она откинулась, удобно положив голову на подушки, наслаждаясь роскошью отдыха посреди дня. У нее было чувство, что она крадет минуты у времени.

А Ричардсон мерил шагами маленькую уютную гостиную, крепко держа в руке стакан, — лицо у него было озабоченное, насупленное.

— Я не могу это понять, Милли. Просто не могу. Почему шеф ведет себя так, как никогда прежде? Почему он поддерживает именно Харви Уоррендера? Он же не верит в то, что делает, — сегодня это было видно. Так по какой причине? Почему, почему, почему?

— Ох, Брайан! — сказала Милли. — Неужели мы не можем на какое-то время об этом забыть?

— Черта с два — забыть! — Слова вырвались с гневом и бессилием. — Говорю тебе, мы ведем себя как полные идиоты, не уступая и не позволяя этому паршивому безбилетнику сойти с корабля. Эта история может разрастись и будет разрастаться, пока мы не проиграем на выборах.

Вопреки логике Милли так и подмывало спросить: а важно, если это произойдет? Она понимала, что неправильно так думать, и ранее волновалась не меньше Ричардсона. Но вдруг она почувствовала, что устала волноваться по поводу политики: тактика, маневрирование, мелкие успехи в набирании очков по сравнению с противником, утверждение самоизобретенных норм правоты. В конечном счете к чему все это? Сегодняшний кажущийся кризис будет на следующей неделе или в следующем году уже забытым пустяком. Через десять или через сотню лет все мелкие дела, как и люди, отстаивавшие их, будут преданы забвению. Важны индивидуумы, а не политика. И не другие люди… а мы сами.

— Брайан, — сказала Милли, — пожалуйста, займемся любовью.

Хождение прекратилось. Наступила тишина.

— Ничего не говори, — прошептала Милли.

Она закрыла глаза. Ей казалось, что кто-то другой говорит вместо нее, чей-то голос, поселившийся в ее теле. Должно быть, все было именно так, потому что она никогда не могла бы произнести тех слов, что прозвучали минуту или две назад. Она подумала, что надо отменить сказанное, заставить этот чужой голос замолчать. Но разлившаяся по телу дивная истома удерживала ее.

Она услышала, как на стол поставили стакан, потом мягкие шаги, занавески задернуты, и вот уже Брайан рядом с ней. Их руки сплелись, губы страстно встретились, тела требовали.

— О Боже! — на вздохе произнес он. Голос его дрожал. — Милли, я хочу тебя, и я люблю тебя.

В тишине квартиры мягко зазвонил телефон. Брайан Ричардсон приподнялся на локте.

— Я рад, — сказал он, — что телефон не зазвонил десять минут назад.

Он сказал это так, чтобы просто что-то сказать, словно банальности скрывали его неуверенность.

— Я бы не ответила на звонок, — сказала Милли.

Истома прошла. Милли словно ожила и чего-то ждала. На этот раз все было иначе — настолько иначе, чем в другие разы на ее памяти…

Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Какая разница, подумал он, между той Милли, которую знает внешний мир, и Милли, какую он узнал тут. Сейчас она была полусонной, растрепанной, теплой…

— Лучше мне все же ответить. — Милли, поднявшись, пошлепала к телефону.

Звонили из приемной премьер-министра, одна из помощниц стенографисток.

— Я подумала, что надо вам позвонить, мисс Фридман. Очень много пришло телеграмм. Они начали поступать утром, и теперь их семьдесят две — все адресованы мистеру Хоудену.

Милли провела рукой по волосам и спросила:

— О чем они?

— Все об этом человеке на корабле — о том, которому Иммиграционная служба не разрешает сойти на берег. В сегодняшней утренней газете тоже о нем написано. Вы не видели?

— Да, — сказала Милли, — видела. А что говорится в телеграммах?

— В основном одно и то же, только по-разному выраженное, мисс Фридман: что его надо впустить и дать ему шанс. Я подумала, что вы захотите об этом знать.

— Вы правильно сделали, что позвонили, — сказала Милли. — Записывайте, откуда поступают телеграммы и вкратце, о чем они. Я скоро приеду.

Милли положила трубку. Надо сообщить об этом помощнику — Эллиоту Проузи, — он теперь наверняка в Вашингтоне. Тогда уже ему надо будет решать — сообщать об этом или не сообщать премьер-министру. Скорее всего он сообщит: Джеймс Хоуден очень серьезно относился к почте и к телеграммам, требуя повседневной и помесячной записи их содержания и источника, что он сам и лидер партии старательно изучали.