Артур Хейли - В высших сферах

Джеймс Хоуден мог заранее предсказать, как начнется большинство новостей, передаваемых сейчас по телефону и печатаемых на машинке: «Дело Анри Дюваля, человека без родины, возможно, будет передано в Объединенные Нации, как сообщил сегодня палате общин премьер-министр». Канадиан Пресс и Бритиш Юнайтед Пресс уже, наверное, послали сообщения-«молнии». «Дело Дюваля передается в ООН — от премьер-министра», — отщелкивали телетайпы, и вечно спешащие редакторы, лихорадочно выискивая, под каким новым углом подать новость, используют эти слова в заголовках. Оппозиция атакует; Бонар Дейц выступает с речью — об этом будет, конечно, сказано, но уже во вторую очередь.

Внутренне торжествуя, премьер-министр набросал короткую записку Артуру Лексингтону: «Составьте письмо». Если его впоследствии спросят, он сможет сказать, что вопрос об обращении в ООН был должным образом сделан министерством внешних сношений.

А Бонар Дейц возобновил свою прерванную речь. Но такое было ощущение, что она производила меньшее впечатление, что пар уже был выпущен. Джеймс Хоуден это заметил и подозревал, что и Дейц тоже.

Было время, когда премьер-министр любил и уважал Бонара Дейца, несмотря на разделявшую их пропасть. В характере лидера оппозиции, казалось, была цельность и основательность, а в действиях честность и последовательность, чем трудно не восхищаться. Но со временем отношение Хоудена изменилось, так что теперь он думал о Бонаре Дейце с едва сдерживаемым презрением.

Главным образом это произошло из-за того, как повел себя Дейц, будучи лидером оппозиции. Хоуден знал, что Бонар Дейц неоднократно пытался использовать его уязвимость по некоторым вопросам. То, что иногда подобная акция — или отсутствие ее — требовала разумной сдержанности, по мнению Хоудена, не имело значения. Лидер должен руководить и при малейшей возможности быть жестким и беспощадным. Партийная политика — это не пустое дело, и дорога к власти неизбежно усеяна разбитыми надеждами и осколками амбиций других людей.

Бонару Дейцу не хватало безжалостности.

У него были другие достоинства: интеллект и ученость, проницательность и способность предвидеть, терпение и личное обаяние. Но все эти качества не делали его равным — или, во всяком случае, никогда не казались равными — Джеймсу Макколлуму Хоудену.

Почти невозможно, считал Хоуден, представить себе Бонара Дейца премьер-министром, возглавляющим кабинет, господствующим в палате общин, маневрирующим, делающим выпад, мгновенно выступающим — как выступил он всего несколько минут назад, — чтобы одержать тактическую победу в дебатах.

А как насчет Вашингтона? Смог бы лидер оппозиции сесть напротив президента США и его внушительного помощника и отстоять свои позиции, а потом уехать, как Хоуден из Вашингтона, добившись столь многого? Скорее всего Дейц вел бы себя разумно, отнюдь не жестко, как Джеймс Хоуден, и в конечном счете уступил бы больше и выиграл бы меньше. И так будет в отношении всех проблем, какие могут возникнуть в предстоящие месяцы.

Это напомнило Джеймсу Хоудену, что всего через несколько дней он будет стоять здесь, в палате общин, и объявлять об Акте о союзе и его условиях. Вот тогда настанет время величия и великих свершений, а всякая мелочь вроде безбилетников, иммиграции и тому подобного будет забыта или проигнорирована. Им овладело чувство разочарования и досады, что происходившие сейчас дебаты считались важными, тогда как они были до смешного тривиальны по сравнению с тем, что он вскоре обнародует.

А Бонар Дейц тем временем подходил к концу своей часовой речи.

— Мистер спикер, еще не поздно, — заявил лидер оппозиции. — Еще не поздно правительству проявить милосердие и великодушие и разрешить этому молодому человеку, Анри Дювалю, поселиться в Канаде, как он того хочет. Еще не слишком поздно, чтобы помочь этому человеку избежать заточения в тюрьму, к которому он приговорен в силу случайности своего рождения. Еще не поздно Дювалю — с нашей помощью и в нашей среде — стать полезным и счастливым членом общества. Я призываю правительство проявить сочувствие. И настоятельно прошу не оставлять наши просьбы втуне.

Предложив текст официального решения: «…палата сожалеет об отказе правительства принять на себя и проявить должную ответственность в вопросе иммиграции…» — Бонар Дейц сел на место под устроенный оппозицией грохот пюпитров.

Харви Уоррендер тотчас вскочил.

— Мистер спикер, — начал министр по иммиграции своим гулким басом, — лидер оппозиции, по обыкновению, сумел разукрасить факт своей фантазией, затуманить простой вопрос сентиментальностью и превратить нормальную, соответствующую закону процедуру департамента по иммиграции в садистскую конспирацию против человечества.

Моментально раздались разъяренные крики протеста и «Возьмите слова назад!», а с другой стороны зала — аплодисменты и грохот по пюпитрам.

А Харви Уоррендер, не обращая внимания на шум, пылко продолжал:

— Если правительство повинно в нарушении закона, мы заслуживаем того, чтобы палата признала это позором. Или если департамент по делам гражданства и иммиграции не выполнил положенные по закону обязанности, проигнорировав принятые парламентом статуты, я склоню голову и приму осуждение. Но поскольку мы ничего подобного не совершили, я заявляю, что не приемлю ничего из сказанного.

Джеймс Хоуден хотел бы, чтобы Харви Уоррендер говорил менее агрессивным тоном. В палате общин бывали случаи, когда требовалось проявить тактику более резкую, бесшабашную, но не сегодня. А сейчас спокойная рассудительность была бы более эффективна. Кроме того, премьер-министр, к своему смущению, почувствовал подспудную истеричность в голосе Уоррендера. Она сохранилась и когда он продолжил свое выступление.

— В чем заключается обвинение в позорном бессердечии, которое лидер оппозиции выложил перед вами? А дело в том, что правительство просто не нарушило закон и департамент по делам гражданства и иммиграции выполнил свои обязанности точно в соответствии с Актом об иммиграции Канады, не отступив ни в чем.

Ничего плохого сказано не было — собственно, это как раз и требовалось сказать. Вот только если бы сам Харви держался менее напряженно…

— Лидер оппозиции говорил о человеке по имени Анри Дюваль. Давайте на время забудем о том, должна ли страна взваливать на себя бремя, которого никто не хочет, должны ли мы открывать двери человеческому отребью, плавающему по морям…

Рев протеста с противоположного конца палаты перекрыл все предшествовавшие стычки этого дня. Хоуден понял: Харви Уоррендер зашел слишком далеко. Даже в секторе правительства появились шокированные лица — лишь несколько членов парламента нерешительно реагировали на шум, поднятый оппозицией.