Лоуренс Сандерс - Торговцы плотью

— Верю, — сказал я. — Кругом одни извращенцы…

— Это не самое страшное. Самое страшное — начать, решиться продать, сдать внаем свое тело. Свихнуться можно.

— Но ты ведь решилась.

— Решилась. Мозги у меня неплохие, и я подошла к делу логически. Я даже составила перечень его достоинств и недостатков.

Она покончила с ногтями, плотно закрутила бутылочку с лаком, поставила ее на место. Легла на спину, поболтала ногой.

— Достоинства, — продолжала она, — это большие деньги, независимость, никакого расписания с-девяти-до-пяти, ощущение собственной силы, о котором я сейчас не хочу говорить. Недостатки: столкновение с законом, вероятность заполучить клиента, который окажется убийцей, и мысли о том, что будет, когда я состарюсь и поседею. В конце концов я решилась и никогда не жалела об этом. Подвинься, освободи местечко.

Она вытянулась рядом, сбросила полотенце, и я ощутил на губах пряди ее длинных черных волос. От нее исходил запах мыла и собственный, присущий ее телу, непонятный аромат. Гладкое бедро легко касалось моей ноги.

— Никки, на многих жеребцов мы вышли через моего бывшего театрального агента. Конечно, за плату, и мне хорошо известно, как он нуждается в деньгах. Только поэтому он согласился. Но его это гложет. Его мучит моральная сторона дела. Тебя никогда не терзала совесть?

— Никогда, — твердо сказала она. — Какая, к черту, мораль? Ее просто не существует. Я изучала историю и знаю, что многие знаменитые государственные деятели, художники, философы имели рабов. Тогда это вовсе не считалось позорным. Бывали времена, когда шлюхам оказывали почести и уважение. Солдаты пили кровь врагов, короли женились на собственных сестрах, а гаремы существуют до сих пор. Так что же такое мораль? Стыд, грех, вина — все это слова чужого, незнакомого мне языка.

— Но ты живешь в обществе, где эти слова имеют вполне определенный смысл, — возразил я.

— Ты уверен? Мораль как мода — каждый год новый стиль. И сегодня многие считают ее излишеством в обществе, где правят деньги и власть. Добродетель — это роскошь, которую могут позволить себе только нищие.

Я рассмеялся:

— Ты настоящий циник!

— Нет, просто трезво смотрю на вещи. Может, лет пятьдесят назад меня сожгли бы на костре. Но живу я здесь и сейчас. Давай спать.

Я выключил лампу в изголовье и улегся на бок, повернувшись к ней спиной. Она подвинулась поближе, крепко и нежно прижалась ко мне.

— Питер, — сказала она в темноте, — не поверишь, но ты первый мужчина, с которым я сплю. Именно сплю. Всю ночь.

— Ну и как?

— Хорошо, — ответила она. — Уютно.

День выдался замечательный — двадцать девять «сцен» и никаких проблем. Были два «дубля», так что дневной доход составил три тысячи триста долларов.

К одиннадцати вечера квартира очистилась. Я сидел в кабинете, распределяя полученную за день сумму. В дверь постучали. Заглянул Уолкотт Сэндз. Он только что обслужил последнюю клиентку.

— Привет, Сэнди, — сказал я, — заходи.

Жеребец, как всегда, был одет в стиле английского сельского джентльмена: светло-коричневые габардиновые слаксы, плотная куртка для верховой езды с кожаными заплатками на локтях, фуляровый платок на шее, мокасины из дубленой кожи.

— Тебе бы еще ружье прихватить, — заметил я. — Знаешь, для куропаток.

— Согласен. Найдется минутка, Питер?

— Конечно. Ты ведь пьешь скотч, верно? У меня тут «Шива».

— Пальца на два, пожалуйста.

Я пошел к буфету и налил две рюмочки, поднял свою.

— За наши успехи, — произнес я. — Дай Бог, не последние.

— Присоединяюсь, — ответил Сэндз.

Он выпил и плюхнулся в широкое кресло у стола. — День просто необыкновенный, — сообщил я. — Все в полном порядке. Все счастливы.

— Угу, — буркнул он, — получая по сотне за раз, ты должен чувствовать себя отлично.

— Не жалуюсь, — сказал я, начиная испытывать неопределенное беспокойство. — Однако у нас большие расходы.

— Ну да. Но тысяч пятнадцать в неделю остается?

— Когда как, — осторожно вильнул я. — Да и тебе не так уж плохо. Двести в неделю плюс премия за четырехчасовые сеансы.

Уолкотт Сэндз уставился в потолок.

— Я и не говорю. Дело выгодное, согласен. Но я решил слинять, Питер. Я знаю, ты уже составил график на следующую неделю, так что свое отработаю.

— Боже, — удивился я, крутнувшись в кресле, — вот это новость! В чем дело, Сэнди?

— Ну… — сказал жеребец, отводя глаза, — я встретил одну женщину, не клиентку, она не знает, чем я занимаюсь. Богатая леди, вдова. Хочет выйти за меня замуж. Это серьезно, Питер, глупо упускать такой случай.

— Ты все обдумал? Может быть, деньги хорошие, но разве тебе хватит одной женщины?

Теперь Уолкотт Сэндз смотрел мне прямо в глаза, и я знал, что он врет.

— Кто говорит об одной женщине? — спросил он. — Но жене я буду платить натурой, а то, о чем она знать не будет, никак ей не повредит.

— Если так, зачем бросать работу?

Сэндз покачал головой.

— Большой риск. Вдруг у нее есть друзья, которые здесь бывают? Господи, она и сама может заглянуть. Нет, Питер, я лучше завяжу.

— Ты точно решил?

— Абсолютно.

— Тогда остается только пожелать тебе счастья. Нам жалко терять тебя, дружище.

Мы задумчиво допили спиртное.

— Спасибо за все, что ты для меня сделал, Питер. Без этого я бы не протянул.

Я пожал плечами.

— Ты хорошо работал. Надеюсь, что все у тебя будет в порядке.

— Уверен, что будет, — улыбаясь, ответил Сэндз.

Двоюродного брата жены Оскара Готвольда, «молодого дипломированного бухгалтера-ревизора», звали Игнацием Самуэльсоном, но он разрешил нам называть его Игги.

Он был похож на борзого кобеля, тонкокостного и порывистого. На впалых щеках синела щетина. Длинные руки все время в движении: на что-то указывают, машут, рубят. Держит в зубах фарфоровую сигарету, затягивается, выпускает мнимый дым, стряхивает искусно нарисованный пепел. Даже фальшиво покашливает.

Он просмотрел наши текущие счета, указал, что оплачивать чеками «Театральной академии Питера», а что — наличными.

— Вся штука в том, чтоб свести количество бумаг к минимуму, — растолковывал он нам свои принципы. — Теперь что касается текущих доходов. Вы рассчитываете до конца года получать столько же, сколько за первые два месяца?

— Надеемся, — самоуверенно заявила Марта.

Игги выхватил из кармана небольшой калькулятор.

— Сумма, о которой вы говорите, — выпалил он, — это минимум три четверти миллиона. И максимум — миллион. Вычтем жалованье, накладные расходы, то да се, и каждому из вас в конце года придется по сотне грандов чистыми.

— Смеетесь! — удивилась Марта. — По сто тысяч каждому?

— Может, и больше, — заверил бухгалтер. — И что вы с ними собираетесь делать?