Мишель Фейбер - Под кожей

Она старательно промыла волосы, снова и снова ополаскивая их. Раньше, еще дома, волосы были главным ее украшением. Один человек из Элиты как-то сказал ей: с такими-де волосами, ей даже и думать нечего о том, что ее могут когда-нибудь отправить на Плантации: теперь-то Иссерли понимала, что это был дешевый, глупый комплимент, но в то время он воодушевил ее до дрожи. Она почти уверовала в физическую неотвратимость своего блестящего будущего, в то, что пышное, глянцевитое, данное ей от рождения право на него, каждый видит с первого взгляда, а немногочисленные счастливцы могут даже с обожанием гладить.

Теперь от волос осталась такая малость, что заботливо ухаживать за ними ей стало противно. Большей их части никогда уже не отрасти заново, а то, что уцелело, обратилось просто в докуку.

Она погладила себя по плечам и рукам, проверяя, не пора ли ей снова побриться. Скользкие от мыла ладони нащупали мягкую щетинку, однако Иссерли решила, что может дать себе отсрочку еще на один день. Как она обнаружила, некоторой волосистостью отличаются очень многие водселихи. Настоящая жизнь нисколько не походила на льстивые картинки, преподносимые журналами и телевиденьем. Да и все равно никто ее шерстки не увидит.

Иссерли с неприязнью намылила и ополоснула груди. Хорошего в них было только одно: они не позволяли ей увидеть, что сделали с нижней частью ее тела.

Повернув патрубок душа, она занялась одеждой, уже кружившей в мелкой посеревшей от пены воде. Иссерли потоптала это тряпье, ополоснула, потоптала снова, выжала мощными клешнями. В скором времени одежда высохнет под ярким солнцем, вливающимся в окно ее спальни, — а нет, так на заднем сиденье машины.

С территории фермы Иссерли выехала уже после полудня. Солнце, столь золотое поутру, теперь едва различалось в небе, ставшем сланцево-серым, разбухшим от еще не извергнутого им снега. Шансы найти на дороге каких-нибудь автостопщиков, а уже тем более подходящих, представлялись Иссерли убогими. И все-таки, ее нудило желание поработать или, по крайней мере, убраться подальше от суматохи, которая, она знала это, так пока и не улеглась под землей.

Проезжая мимо главного амбара, Иссерли увидела картину совершенно необычайную: Ессвис с жестянкой в одной руке и кистью в другой стоял на ступеньке большой деревянной лестницы и белил каменную стену.

Чтобы получше разглядеть его, Иссерли затормозила у подножия лестницы. Она уже надела очки и потому видела все неясно, да и солнце слепило ее. На миг она задумалась, не снять ли их, однако это было бы проявлением дурного тона — Ессвис-то своих не снял.

— Ал, — сказала Иссерли, прищурясь, не понимая, хорошо ли она поступила, остановившись.

— Ал, — ответил Ессвис, немногословный, как фермер, коим он предположительно был. Возможно, он побаивался открыто говорить на их родном языке, хоть и не было вокруг никого, кто мог бы его услышать. Краска капала с конца кисти, однако Ессвис ничего не предпринимал, только хмурился — так, точно появление Иссерли было своего рода несчастьем, которое необходимо стоически перетерпеть. Одет он был в комбинезон, кепку и закапанные краской зеленые резиновые сапоги, изготовление тайного нутра которых отняло примерно такое же время, какое поглотили ботинки Иссерли.

Так или иначе, ему, считала Иссерли, досталось меньше, чем ей. Ессвис и без грудей обошелся, и волосы на лице сохранил.

Она повела рукой в сторону уже выполненной им работы. Побелена была лишь малая часть стены.

— Это ты в честь Амлиса Весса так расстарался? — надменно поинтересовалась она.

Ессвис крякнул.

— Надо же, какие хлопоты, — позволила себе усмехнуться Иссерли. — Надеюсь, идея принадлежит не тебе?

Ессвис скривился, с отвращением взглянул на нее и очень четко произнес по-английски:

— Шел бы он, твой Амлис Весс, в жопу.

И вернулся к малярным работам.

Иссерли подняла в окошке стекло и поехала дальше. С неба начали одна за другой спирально спадать перистые снежинки.

Все это походило на движение по натянутому высоко над землей бетонному канату — как раз на нем Иссерли и призналась себе, что встречаться с Амлисом Вессом ей не хочется совершенно.

Она приближалась к середине Кессокского моста, стискивая руль в предвкушении яростного удара бокового ветра, который попытается сбросить ее маленькую красную машинку в пустоту. Иссерли остро сознавала вес своего чугунного шасси, сцепление шин с бетоном: машина, страшась, что ее сорвут с моста, словно выставляла напоказ свою тяжесть и непоколебимость.

Ты-ы-ы-ы-ы-ы ! — глумливо завывала атмосфера. Установленные на мосту через равные промежутки металлические таблички со стилизованным изображением надутой порывом ураганного ветра сети, подрагивали. Давным-давно, когда она только еще начинала осваивать дорожные знаки, этот, как и все прочие, представлялся ей бессмысленным иероглифом. Ныне он обращался непосредственно к ее второй натуре, заставляя Иссерли стискивать руль так, точно тот был норовившим вырваться из ее рук животным. Пальцы словно свело судорогой, Иссерли казалась, что она различает между костяшками кистей пульсирование подкожных сосудов.

И все же, бормоча себе под нос, что она не позволит сбить ее с пути, нет, не позволит ничему, Иссерли подразумевала не боковой ветер, но Амлиса Весса. Он, внезапно ворвавшийся в ее жизнь, был опаснее ураганов Северного моря, и предсказать, к чему приведет его появление, она не могла. Но к чему бы оно ни привело, ей определенно не удастся справиться с этим, всего лишь цепляясь за руль своей машины.

Она уже миновала середину моста, до инвернесского конца его оставалось несколько минут езды. Медленно влачась во внешнем ряду, она вздрагивала всякий раз, как мимо нее с ревом проносилась машина, шедшая на большей, чем ее, скорости; натиск ветра внезапно спадал, потом возвращался с обновленной свирепостью. Слева от Иссерли кружили в воздухе чайки, хаос белых птиц, бесконечно падающих вниз, зависающих над самой водой фьорда и уходящих под нее так, точно она была не водой, а илом, который засасывал их. Иссерли окинула взглядом далекие окраины Инвернесса и попыталась заставить себя посильнее нажать на педаль акселератора. Судя по спидометру, попытка успехом не увенчалась. Ты-ы-ы-ы-ы-ы ! — продолжал вопить ветер до самого конца моста.

Съехав с него наконец-то целой и невредимой, она перестроилась во внешний ряд и постаралась начать дышать глубоко, размеренно и отлепить руки от руля. Напор ветра сник почти сразу, можно было и машину вести нормально, и дело свое делать тоже. Теперь Иссерли была на твердой земле, владела собой, машина ее ничем от других не отличалась, а сама она выполняла работу, которую никто другой выполнить не смог бы. Никакие слова и мысли Амлиса Весса отменить этого факта не могли — никакие. Она незаменима.