Игорь Резун - Свидание на Аламуте

— Патри тебе поможет. Не бойся. Она отчаянная… и сообразительная. Она видала и не такое!

А после бросила ей несколько слов на своем непонятном языке.

Смысл «веревочного курса», через который он провел когда-то всех: и Лис, и Шкипера, и молчаливую Соню, и капризную Камиллу, и свирепого Данилу, и долговязого Ивана, — был прост. Глаза выключались из процесса познания мира, и это было правильно — слишком много видят эти услужливые друзья мозга, слишком много ложной, поверхностной информации подсовывают голове. А тут они не работали. Вместо них трудились два канала восприятия — собственные ноги и собственные уши.

В уши лились шум прибоя и короткие, приглушенные расстоянием, редкие голоса, выкрики, которые ничего не говорили слышащему их. Только два ощущения: море и жар, постоянное шуршание и похожее на него дыхание составляли мир звука. А ноги погружались в горячий песок, и в худшем положении оказались те, кто пренебрег мягкому совету организаторов и отказался разуться. Обутые ноги не ощущали ничего; рецепторы на человеческой подошве, не растревоженные прикосновением температуры, песчинок и бугорков, молчали. Люди в обуви чаще всего запинались, сдавленно охали и… больше, дольше боялись.

Лучше всех чувствовали себя дети. Они, счастливо избавленные от шаблонов взрослого мира, с наслаждением погрузились в таинство Путешествия к неизведанному; они отрешились от любого страха. Их голые ноги азартно месили песок, и оба — и светловолосая девчонка, и маленький крепыш — давно погрузились в свой чарующий мир фантазий. Там, за пустыней, цвели сады, возвышались сказочные замки; караван белых от пыли верблюдов шел к таинственным пещерам Али-Бабы, а в море покачивался на волнах корабль Синдбада… Это взрослые с трудом ковыляли по пляжу, иные — на разных языках проклинали себя за согласие участвовать в авантюре. А дети… дети были в настоящей пустыне!

Мирикла шла рядом, не выпуская теплую ручонку маленького Дани, и вспоминала свой обряд посвящения в вагри в Крыму. Точнее, это было даже не посвящение, а всего лишь один из проходных этапов Науки. Тетка, дородная усатая цыганка — имя ее было певуче и длинно, и оно ничего не говорило чужакам! — привела ее на какое-то плато. Этих степных возвышенностей и сегодня в Крыму множество, они разбросаны по нему вперемежку со скифскими курганами. Наверно, цыганка приготовилась и уже побывала тут, потому что, бросив Мирикле на языке вагри: «Раздевайся!», она кивнула на дорожку, петляющую между остатками стен какого-то древнего скифского поселения, чьи камни были выкалены до белесой седины солнцем.

— Пойдешь по тропе. До конца.

Мирикла тогда стояла, онемев, а тетка ловкими пальцами расстегнула пуговицы на ее кофте и сняла через голову. Так же она развязала юбки, и те упали к голым ногам Мириклы, которая стояла, все еще завороженная. Перед ней на камнях под солнцем исходили дымом кучки углей — сгоревшие остатки хвороста еще дымились. Кое-где в камнях виднелись темные расщелины — остатки древних лазов или колодцев; попадет в такой нога идущего — конец. Не ходить ему больше, не бегать вприпрыжку… Это слева. А справа к валунам жались извивающиеся клубки. Змеи. У них, очевидно, был брачный период, поэтому их не пугали ни дымок, ни близость горячих углей…

На голову Мириклы легла ее юбка. Да, именно ею тетка замотала ее голову, и мир погрузился во тьму. А потом сухим кулаком ткнула между лопаток.

— Иди. Наступишь на змею — умрешь. Наступишь на уголь… больно будет! Иди! Дойдешь до конца — вагри будешь!

Мирикла пошла. Она до сих пор помнит, как все ее существо обратилось в сплошной нерв. Уши стали ее руками — ими она на слух ощупывала ближайшие поверхности, отмечая пустоты и выступы. Странно, она никогда раньше так четко и выпукло, со всеми звуками, не ощущала мир и с такой точностью не слышала отраженный звук своих шуршащих шагов. Она, как летучая мышь, словно бы испускала ультразвук и шла, ориентируясь по его сигналам. А на босых ее ступнях появились глаза; занося ногу, она уже ВИДЕЛА, что под ней — свернувшаяся клубком, устало шипящая змея или алеющие угли. Второе ощущалось по жару, а первое… а первое — по холоду смерти.

Она тогда прошла. Какое-то чувство остановило Мириклу от самого последнего шага, и тут же две руки схватили ее за плечи, отдернули назад и сорвали с ее головы покрывало юбки.

Она стояла над обрывом. Полсотни метров, петляя, она прошла по пространству, усеянному углями и лениво свивающимися клубками гадюк.

Так она стала настоящей вагри…

Медный знал — первое время будет паника, чувство страха. Грохот автомобилей над головами будет ощущаться так близко, будто они идут по разделительной линии шоссе; лужа, в которую угодит нога, будет казаться страшным болотом. Потом организм переключится, и участники перейдут грань… они станут по-другому воспринимать мир. Они избавятся от его неприятия, станут сильнее.

Так и случилось. Процессия подошла к концу пляжа, ограниченного кустарником. Вот и край парка отеля, вот и пролом в заборе… Они начали обход карьера. Когда вошли под тень автострады, послышались приглушенные взвизги, кто-то дернулся из процессии вбок — испугался близости машин, их бензиновой гари, ветерка. Потом Медный вывел группу на дорожку искусственной травы — ее пласты они с Мыколой накануне уложили на дощатые настилы, образовав двадцатиметровой длины невысокий помост. Цепочка колыхалась, несколько раз останавливалась.

Затем группа спустилась вниз, и тут началось самое интересное. Когда первый же идущий, высокий швед, ступил и провалился ногой в прохладный ил, он не выдержал и выкрикнул: «Oh, schit!»; потом в иле оставила свои туфельки какая-то экзальтированная дамочка из Санкт-Петербурга, а после захлюпали сланцы китайцев… Дети восторженно визжали.

Группа остановилась. Патрина и Валисджанс, давясь от хохота и стараясь соблюдать положенное молчание, разыскали в иловом болотце обувь, и процессия двинулась дальше.

Всего с момента выгрузки из красного автобуса (это был экскурсионный «вольво» шведов, которые первые, после переговоров с Валисджанс, изъявили горячее желание участвовать) прошло немногим больше двадцати минут. Но Медный знал, что большинству кажется, что они ходят уже около часа. Веревочное путешествие всегда кажется длиннее, чем оно есть на самом деле.

Их ждал сюрприз.

Через пять минут Валисджанс непривычно звонким голосом скомандовала снять повязки. А Медный шепнул то же самое на ухо русской туристке.

Раздались крики изумления и восхищения. Наверно, никак иначе нельзя было отреагировать на картину, открывшуюся перед ними. Люди стояли в самом низу огромной песчаной чаши; ничего знакомого вокруг не было — ни отеля, ни пальм, только синяя крышка неба и абсолютная, звенящая в ушах тишина. Будто необъяснимый взрыв уничтожил все вокруг, оставив эту воронку, и опустил их туда. Все заговорили, причем одновременно.