Клер Макинтош - Личный мотив

И вдруг в глазах у меня уже не капли дождя, а морская вода. А работающий мотор – это вовсе не машина, а спасательная шлюпка – чук-чук-чук … И хотя крик мой собственный, лицо, которое смотрит на меня, – темные омуты глаз в зарослях мокрых ресниц, – принадлежит не Джейкобу, а Патрику.

– Прости, – говорю я, не зная, было ли это сказано вслух. – Я не хотела…

Я чувствую руку на своем плече, которая тормошит меня. Смущенная, я поднимаю голову, лежащую на руках, сложенных на деревянном столе, еще теплом от моего дыхания, и сразу прохлада кухни бьет мне в лицо. Я жмурюсь от яркого электрического света и поднимаю ладонь, чтобы заслониться от него.

– Нет!

– Дженна, проснись! Дженна, ты просто задремала.

Я медленно опускаю руку и, открыв глаза, вижу Патрика, который стоит на коленях перед моим стулом. Я открываю рот, но говорить не могу, страдая от тяжелого похмелья приснившегося кошмара и переполняемая чувством облегчения из-за того, что он уже здесь.

– Что тебе снилось?

Мне приходится выдавливать из себя слова.

– Я… я точно не помню. Я очень испугалась.

– Тебе больше не нужно ничего бояться, – говорит Патрик, приглаживает влажные волосы на моих висках и обхватывает ладонями мое лицо. – Я здесь.

Лицо у него бледное, капли дождя стекают по волосам и повисают на ресницах. Его глаза, всегда такие светящиеся, сейчас пустые и темные. Он выглядит сломленным, и, не задумываясь, я наклоняюсь и целую его в губы. Он жадно отвечает, продолжая удерживать меня в своих ладонях, а потом вдруг отпускает и прижимается лбом к моему лбу.

– Они отозвали поисковую группу.

– Отозвали? Ты хочешь сказать, что людей так и не нашли?

Патрик кивает, и я вижу в его глазах боль. Он встает с колен и садится на корточки.

– Мы выходим с рассветом, – бесстрастно говорит он, – но никто уже не питает иллюзий.

Он закрывает глаза и, положив голову мне на колени, открыто плачет по отцу и сыну, которые так самоуверенно вывели лодку в море, несмотря на предостерегающие знаки.

Я глажу его по голове и даю волю своим слезам. Я плачу по его матери; плачу по снам, которые преследуют меня по ночам; плачу по Джейкобу; по моему маленькому родному мальчику.

Тела погибших выбросило на берег в канун Рождества, через много дней после того, как Патрик и остальная команда спасателей прекратили их поиски. Я наивно полагала, что тела эти появятся вместе, но мне к этому времени уже нужно было бы усвоить, что прилив непредсказуем. Сначала море аккуратно принесло в залив Россили сына; казалось, небольшие волны, скорее похожие на рябь, просто не в состоянии нанести такие увечья, которые обнаружились на теле отца, выброшенного на берег в миле от этого места.

Когда Патрику звонят, мы находимся на берегу, и по его стиснутым зубам я сразу понимаю, что новости плохие. Он немного отходит в сторону, чтобы как-то защитить меня от этого, и, повернувшись лицом к морю, молча слушает Дэвида. Закончив разговор, он остается стоять на месте, оглядывая горизонт, как будто ищет там ответы на свои вопросы. Я подхожу и трогаю его за руку. Он вздрагивает, словно забыл, что я рядом.

– Мне очень жаль, – говорю я, беспомощно пытаясь подобрать нужные слова.

– Я встречался с девушкой, – говорит он, по-прежнему не отрывая глаз от моря. – Мы познакомились с ней в университете, а потом жили вместе в Лидсе.

Я слушаю, не очень понимая, к чему он клонит.

– Когда я вернулся сюда, то привез ее с собой. Она не хотела ехать, но мы решили не расставаться, поэтому она бросила работу и приехала в Порт-Эллис, чтобы жить со мной здесь. Она ненавидела это место. Здесь все было слишком маленькое, слишком спокойное, слишком медленное для нее.

Я чувствую неловкость, как будто навязчиво вмешиваюсь не в свое дело. Я хочу сказать, чтобы он прекратил, что он не должен рассказывать мне все это, но такое впечатление, что остановиться он уже не может.

– Однажды в середине лета мы поссорились. Это был все тот же наш старый спор: она хотела вернуться в Лидс, я хотел остаться здесь и организовать свою практику. Она вспылила и ушла на пляж кататься на серфинге… Ее подхватило течением, и она уже не вернулась…

– Господи, Патрик… – К моему горлу подкатывает комок. – Какой ужас!

Он наконец поворачивается и смотрит на меня.

– Ее доску выбросило на берег на следующий день, но саму ее мы так и не нашли.

– Мы… – повторяю я. – Ты тоже ее искал?

Я лишь с трудом могу представить, как, должно быть, это было больно.

Он пожимает плечами.

– Мы все искали. Это ведь наша работа, верно?

– Да, но…

Я умолкаю. Разумеется, он ее искал. А как могло быть иначе?

Я обнимаю Патрика, и он прижимается ко мне, спрятав лицо у меня на шее. А я-то представляла себе его жизнь идеальной: что он просто добродушный и беспечный человек, каким старается казаться, и ничего больше. Но призраки, с которыми он сражается, не менее реальны, чем мои собственные. Впервые я нахожусь с человеком, который нуждается во мне так же, как и я в нем.

Мы медленно идем к коттеджу, где Патрик просит меня подождать, пока он что-то принесет из машины.

– Что это? – Я заинтригована.

– Сейчас увидишь.

В глубине его глаз вспыхивают веселые искорки, и я восхищаюсь способностью Патрика совладать с печалью, присутствующей в его жизни. Я думаю, что силу ему придали прожитые годы, и надеюсь, что однажды я тоже так смогу.

Патрик возвращается. На плече у него небрежно лежит рождественская елка. Я вспоминаю, в какое возбуждение раньше приводило меня приближение Рождества, и сердце сдавливает грусть. Когда мы с Евой были детьми, то всегда соблюдали строгий ритуал, наряжая елку: сначала лампочки, потом мишура, затем торжественное развешивание шаров, и в самом конце – водружение на верхушку потертого игрушечного ангела. Подозреваю, что со своими детьми сестра придерживается тех же традиций.

Я не хочу держать елку у себя в доме. Украшение ее – это для детей, для семьи. Но Патрик настаивает.

– Не повезу же я ее обратно, – заявляет он и затаскивает елку через дверь, оставляя за собой след из осыпавшихся иголок. Он устанавливает ее на крестовину из неструганых досок и проверяет, прямо ли она стоит. – К тому же это все-таки Рождество. У тебя просто обязана быть елка.

– Но у меня нет ничего, что можно было бы на нее повесить, – возражаю я.

– А ты загляни в мою сумку.

Я открываю темно-синий рюкзак Патрика и вижу там старую коробку из-под обуви, крышка которой прижата широкой резиновой лентой. Открыв коробку, я нахожу там дюжину красных новогодних шаров, поверхность стекла которых от времени покрылась мелкими трещинками.

– Ох, – шепчу я, – какая красота!

Я поднимаю один, и он кружится на нитке, много-много раз отражая мое лицо.