Яна Левская - За тёмными окнами

– Кофе сделать?

– М-гм.

Фрея достала две турки и ручную кофемолку.

– Ты тоже будешь? – удивилась Инге. – Я думала, ты его только для меня держишь, какао-душа.

– От какао тошнит.

– Слушай, – голос Сёренсен зазвучал твёрдо. – Я задам только один вопрос. А ты ответишь. Это сосед отличился?

– Он отличился, но не на моём лице. А это – Нильс.

– Теперь мне хочется задать ещё пачку вопросов, – буркнула Инге.

Фрэя вздохнула и в двух фразах обрисовала вчерашний скандал.

– Нас с Нильсом отвезли в участок, а Лиама забрала скорая, – закончила она, и принялась крутить ручку кофемолки.

– Не хочешь навестить Хедегора?

– Не знаю, – выдохнула Фрэя. – Наверное, надо бы, но… не хочу. Да, я не хочу, – она кивнула и, повернувшись спиной к плите, прямо посмотрела на Инге. – Ему нравилось. Бить Нильса.

– Мне бы тоже понравилось бить этого кретина, – Сёренсен вздёрнула бровь.

– Дело не в Соммере. Выглядело так, будто Лиаму приятно было просто бить. У него сорвало все тормоза. Не знаю, чем бы кончилось, не появись полицейские.

– Как у тебя всё сложно, – всплеснула руками Инге. – Пока дракон был в отъезде, ты сочинила себе из него принца. Но вот принц является во плоти, показывает зубы – ради тебя, между прочим – и ты мигом пририсовываешь ему обратно драконью голову.

– Мне прикатить к нему и отдаться прямо на больничной койке теперь?! – Фрэя грохнула кофемолкой по столу и отошла к окну, обхватывая себя за плечи.

Скрипнул стул – Инге встала – и возле плиты началась какая-то возня.

– Сколько сыпать? – деловым тоном осведомилась Сёренсен.

Фрэя, переборов себя, подошла и оттеснила подругу, вынимая из её рук открытую кофемолку и ложку.

– Кофе в этом доме варю я, – отрезала она.

Инге примирительно подняла руки, отступая.

– Всё-всё. Не прекословлю, мастер десятого дана… Но ты всё-таки несправедлива к Лиаму. И психуешь из-за ничего.

– Психую? – Фрэя ощетинилась, но снова пересилила желание поругаться. – Хорошо – психую. Он мне нравится. И он меня пугает. А оттого, что не могу свести страхи на нет и счастливо витать в состоянии «нравится» – я психую.

Инге кивнула, принимая к сведению, и вернулась на своё место за столом.

Отсутствие нравоучений с провокационными выкладками, тишина и умиротворяющий процесс приготовления кофе подействовали – Фрэя успокоилась, и ей стало совестно за резкость. Поставив перед Инге тёплую чашку с идеально сваренным, скрытым светло-коричневой пенкой напитком, Кьёр шепнула:

– Прости.

– Уже, – хмыкнула та и потянула носом аромат, выдыхая с явным наслаждением. – Я была у Йенса. Он передал готовые фотографии. Желаешь взглянуть?

– Конечно.

Фрэя сходила за лэптопом и подсела к Инге, пока та подключала флэш-карту.

– Как он?

– Плохо, – пальцы Инге, касавшиеся тачпада, дрогнули. – У него шрам на лбу в виде пентаграммы. Что думаешь, как он? С порога мне сказал: «Тебе пора сменить стиль, если не хочешь вот такое», – и чёлку в сторону отвёл… А вот и мы. Йенс, как всегда, на высоте.

Фрэя с поникшим энтузиазмом рассматривала фотографии. Если бы не знала, где и как они сняты, решила бы, что это студийные, обработанные крутейшими программами кадры. Интерьеры заброшенной, но вполне себе прозаичной текстильной фабрики было не узнать – она превратилась в потусторонний мир.

Очередной снимок ударил под дых. В бледном, туго спелёнутом чёрной тканью существе, Фрэя узнала себя. Худое тело изогнулось некрасиво, пугающе, а глаза смотрели с таким отчаянием, что у неё запекло под веками.

– Она прекрасна, – констатировала Инге.

Кьёр смолчала, чтобы не обижать подругу, стоявшую за Йенса горой. Ничего ужаснее этой фотографии она не видела. Безжалостный гений словно бы выдернул из тела саму её душу и ткнул в лицо – смотри! К дьяволу такие откровения. Фрэя нажала стрелку, переходя к следующему кадру и прикрыла глаза. Снова она. Скорченная, запутавшаяся, сбитая на землю в тени прядильного станка, от которого тянутся к её телу толстые шерстяные нити. Следующая фотография – гусеница-Кьёр. Следующая – новая поза, новый фон, а чёрная куколка с открытым лицом всё та же.

Их оказалось восемь. Восемь вспышек вытянутой из тела чистой агонии… В тот вечер, когда они отбирали удачные кадры после фотосессии, Фрэя ушла раньше остальных и этого кошмара не увидела. Лучше бы не увидела никогда.

Подогретые картинками, её нервы плавились и шипели. В тело возвращалась дрожь. Инге, ничего не замечая, пролистала альбом до конца и, довольная, скопировала на лэптоп Фрэи всю папку.

– Можно ещё кофе? Ты варишь его, как не варит никто.

– Да, – облегчённо вздохнула Кьёр, поднимаясь.

Она почти успокоилась, колдуя над турками и вспоминая, как папа учил её делать «вкуснейший в мире кофе», когда из-за спины донеслось расстроенное:

– О, нет.

Инге сидела перед компьютером, поставив руку на локоть и прикрыв глаза ладонью.

– Начали пропадать дети, – сдавленно произнесла Сёренсен и захлопнула крышку лэптопа.

Фрэя нахмурилась.

– Это не жёлтая ли пресса трубит?

– Нет, к сожалению. Вчера в газетах напечатали официальное заявление полиции о ритуальных убийствах и о первых обнаруженных жертвах. А сегодня комиссар города сообщил журналистам, что дела трёх пропавших за прошлую неделю детей перевели в региональную прокуратуру, где уже собраны предыдущие двенадцать дел о взрослых. То есть, их объединили.

Инге подняла глаза на Фрэю.

– Не дай бог всех найдут в том же виде…

У Кьёр перехватило дыхание – вспомнился кадр на смартфоне Сёренсен – она отвернулась и выдавила:

– Не надо. Пожалуйста.

В наступившей тишине раздался приглушённый стук входной двери. Через минуту заскрипела деревянная лестница. Фрэя закусила губы, прислушиваясь – Хедегор вернулся.

Лиама выписали спустя всего сутки после того, как ему прилетело в челюсть. Обколотый лекарствами и витаминами, он вышел за ворота больничного комплекса под руку с Агнете, до сих пор не веря, что всё обошлось в прямом смысле малой кровью. Сестра привезла его домой и пробыла в гостях до одиннадцати. Когда она ушла, Лиам упал на расстеленную кровать, как был – в пижамных штанах и футболке, в которых вчера помчался спасать Кьёр.

Старательно отгоняя от себя воспоминания об эпичном мордобое, Хедегор попытался заместить их какими-нибудь другими образами, но в голову не шло ничего, кроме раскатывающихся по мостовой апельсинов и сдавленного мычания Фрэи в грязный бородатый рот, накрывший её губы. От этой сцены злость перехватывала горло. Какой-то проходимец вот так просто, силой взял то, что для Лиама оставалось и, вероятно, так и останется недосягаемо. Сколько раз он уже приходил к одному и тому же выводу: верить надеждам – гиблое дело. Но вот же, размечтался, дурак, о новой жизни после операции. Нет. Даже начинать не стоило. И не важно, что там привиделось однажды во взгляде Кьёр. Реальность заключалась в том, что чердак у кое-кого поехал и возврату, судя по всему, не подлежал.