Дин Кунц - Ледяная тюрьма

Харри включил радиостанцию.

Когда они так готовились к работе, Пит спросил:

— Ты ничего странного не заметил? Я про направление ветра.

Разговаривая, они должны были брать ноты повыше, но кричать нужды тут уже не было. Харри, подумав, ответил:

— Пятнадцать минут назад ветер дул с иной четверти компаса.

— Айсберг опять поменял курс.

— Чего бы ради?

— А то я знаю.

— Ты же у нас спец по взрывчатке. Подумай, может, это торпеда? Ну, взрыв оказался настолько мощным, что сумел сдвинуть айсберг на некоторый угол.

Что есть силы мотнув головой, Пит сказал:

— Быть того не может.

— Я-то тоже так думаю.

Вдруг Харри как-то отчаянно ослаб. Сил не стало. И такая тяжесть навалилась — ничего нельзя поделать. Ничего. Похоже было на то, что матушка-природа решила взяться за них лично. Шансы против их выживания возрастали с каждой уходящей прочь минутой. Может, уже нечего и думать о спасении. Какой в этом прок? И, несмотря на слой вазелина, покрывавший лицо, несмотря на вязаную снегозащитную маску, которая обычно так хорошо помогала от холода, несмотря на все эти толстые слои теплоизоляции под мудреными именами «Горе-Текс» и «Термолайт», несмотря на то, что немалую долю ночи удавалось укрываться от непогоды в пещере, а время от времени, так вообще в сравнительно теплой, потому что отапливаемой, кабине снегохода, все равно он ежился от немилосердного, бессердечного мороза. И поддавался лютому холоду — сил не хватало выдерживать это издевательство. Все суставы болели. Даже в перчатках руки мерзли — ладоням было так холодно, словно их держали в холодильнике не меньше чем полчаса. И тот же раздражающий холод мало-помалу захватывал и ноги. А если кончится топливо в баках аэросаней, то не станет смысла в периодических посиделках в кабинах снегоходов, как-никак нагретых до десяти градусов выше нуля. Тогда опасность обморожения лица превратится в весьма реальную угрозу, а та ничтожная энергия, которая у них еще остается, будет, верно, молниеносно растранжирена, и они, чего доброго, до того обессилеют, что не смогут даже выйти навстречу русским, не говоря уже о попытке пройти свою половину пути к спасению.

Но какая разница — истощен он, угнетен он, или же нет, если ему ни в коем случае нельзя вешать нос — у него есть Рита, и это о ней ему положено сейчас думать. Он за нее в ответе, хотя бы потому, что ей никогда не бывает на льду так же легко и просто, как это все-таки временами случается у него; лед ее пугает, и ей становилось страшно даже в куда лучшие, чем вот эти нынешние времена. Будь что будет, но он решил всегда быть там, где он может понадобиться Рите, то есть он всегда будет там же, где она, до самой последней минуты своей жизни. И это благодаря ей ему есть чем жить: награда впереди — еще несколько лет вместе, еще больше радости и любви, и мысли о награде хватит, чтобы укрепить его, чтобы он выдержал — и неважно, насколько свирепее обещает стать буря.

— Единственным возможным объяснением иного толка, — произнес Харри, пощелкав переключателями радиостанции и установив предельную громкость, — может быть предположение о подводной реке. Какое-то течение могло подхватить айсберг. Этого течения прежде не было, а тут, когда мы добрались до этих мест, оно и объявилось, и оказалось настолько мощным, что сбило нашу гору с прежнего пути. Теперь нас прямо на юг тащит.

— И что из этого выходит, как думаешь? Это поможет русским снять нас с айсберга или помешает?

— Думаю, помешает. Если ледник дрейфует к югу, да еще ветер подталкивает его с севера, а он — почти точно северный, то, значит, можно думать только о подветренной стороне. А они уже жаловались, что им не высадить своих людей на вертикальную стенку до неба, которая еще и наезжает на них.

— И уже около десяти вечера.

— Так оно и есть, — согласился Харри.

— А если они не ссадят нас отсюда вовремя... если мы застрянем здесь до полуночи и потом тоже, на всю ночь, то есть уцелеем ли мы вообще? Не вешай мне только лапшу на уши. Сейчас не время. Что скажешь, только честно?

— Это мне у тебя спрашивать надо. Ты же разрабатывал эти бомбы. И тебе лучше знать, что они поломают, а что не тронут.

Вид у Пита был невеселый.

— Что я думаю... да то и думаю. Взрывные волны разнесут вдребезги почти весь приютивший нас ледник. Есть вероятность, что уцелеет кусок айсберга длиной метров в полтораста, может, в сто восемьдесят. Но не на всю длину от носа айсберга до первой бомбы. А раз уж останется всего сто пятьдесят или сто восемьдесят метров ледника, сам можешь сообразить, что будет. Ты понял?

Харри слишком хорошо понимал это.

— Получится новый айсберг, поменьше. Полтораста метров в длину и метров двести в высоту, от днища до верхушки. Ну, пусть метров на десять повыше.

— А так он плыть не будет.

— Минуты даже не проплывет. Центр тяжести-то сместится. Значит, физическое тело станет искать новое равновесие. Он кувыркаться станет. Пока это устойчивое положение появится.

Они пялились друг на друга, а из приемника, на частоте открытого канала, на которую был настроен приемопередатчик, несся свист, треск и скрежет. Какофония под стать той, что царила вне пещеры.

Наконец Пит проговорил:

— Да, если бы мы сумели выковырять эти бомбы... Хотя бы десяток.

— Но у нас это не вышло, — Харри протянул руку к микрофону. — Давай попробуем дозваться русских. Может, они что хорошее скажут.

Гунвальд так ничего и не нашел, что можно было бы поставить в вину кому-то из его товарищей, хотя уже просмотрел шкафчики Пита Джонсона и Клода Жобера.

Пять подозреваемых. Никаких зловещих открытий. Ни единого намека на ключ к разгадке.

Он поднялся с деревянной корзины и отправился в дальний конец складского помещения. На таком удалении от взломанных им сейфов — пусть не в расстоянии дело: вину в метрах не меряют — он мог, такое у него было чувство, позволить себе раскурить трубочку. Без трубки ему никак нельзя было и успокоиться, и обдумать случившееся. Трубка поможет — это он знал наверняка. И вскоре воздух наполнился благоуханием: запахом вишни и трубочного табака.

Он прикрыл глаза и откинулся назад, к стенке, и стал думать про все эти многочисленные предметы, которые были извлечены им из шкафчиков. На первый взгляд ничего подозрительного ему в этих персональных сокровищницах так и не попалось. Однако вполне могло быть так, что улики, если таковые существуют, весьма тонки, деликатны. Иначе говоря, сразу не дойдет, что это такое. А он должен сообразить. И надо было соображать быстро. Потому он постарался старательно припомнить все вещички, найденные в развороченных сейфах, ища хоть какой-то намек на ненормальность, которую он, быть может, проглядел, держа ту или иную вещь в руках.