Михаил Поляков - Хватит! Политический детектив

В остальных материалах не было ничего интересного. Одна из трёх оставшихся фотографий представляла собой кадр с той самой видеозаписи, запечатлевшей отъезжающую от особняка машину. На мутном изображении едва-едва различался контур автомобиля и его номер, людей же в салоне нельзя было рассмотреть вовсе. Ещё на двух снимках оказались музыкальные плееры, которые убийцы оставляли на месте преступления, предварительно запустив на них «Священную войну». Это были серебристые пластиковые прямоугольники с большими эмалированными кнопками на передней панели. Ничего примечательного, обычная безымянная китайщина стоимостью около пятисот рублей. Такие плееры покупают подростки, которым родители не дали денег на модные айподы. Отпечатков пальцев ни на одном из устройств не было, и идентифицировать покупателя полиция тоже не смогла – в городе такими безделушками торговали в каждом магазине электроники.

Сложив документы в папку, и перетянув её резинкой, я задумался. Всё-таки преступники, кто бы они ни были, очень странно выбирали своих жертв. Что может быть общего у отставного олигарха и городского судьи? А между тем вряд ли этот выбор случаен. Обоим преступлениям, судя по всему, предшествовала серьёзная подготовка. К каждой из своих жертв преступники имели подход и, вероятнее всего, знали их лично… Кто они – расчётливые бандиты, убирающие конкурентов с дороги, или новые декабристы, решившие начать революцию сверху? Я улыбнулся этому последнему предположению. Декабристы в забытом Богом провинциальном городке – в этом было что-то бесконечно наивное и смешное… Впрочем, чем чёрт не шутит? И в Терпилове живут люди, так почему бы там не кипеть страстям и не рождаться идеям? Я c содроганием вспомнил изуродованное лицо Обухова с синим вывалившимся языком и выдавленными глазами. Да, если речь идёт об идейных революционерах, то настроены они решительно, и дело предстоит непростое…

«Осторожно, двери закрываются, – просипел динамик электрички. – Следующая станция – Солнечногорская». Я очнулся от размышлений. Как быстро летит время! Почти приехал, следующая остановка – моя. Я приблизился к окну и надышал на его расписанной инеевыми узорами поверхности небольшую проталину. За мутным, оплывающим влагой стеклом как в дыму замелькали корявые деревца, покрытые грязным снегом пригорки, гаражи и жестяные крыши Терпилова. На сером фоне неба отчётливо проглянул иглообразный контур главной городской достопримечательности – двадцатиметровой, ещё дореволюционной каланчи, неизвестно за что прозванной местными колокольней Ивана Великого. Пятнадцать лет я не был в этом городе…

Когда-то нынешний районный центр Терпилов был большой деревней Терпиловкой, относящейся к вотчине их светлостей князей Юсуповых. На всю округу славились её шерстяные платки и особенно – расписная глиняная посуда, которую в лучшие времена сравнивали даже со знаменитой гжельской. Ничем больше не отличившись, Терпиловка всё-таки попала и на страницы «Истории» Карамзина в качестве одной из штабных стоянок Лжедмитрия Второго, и в воспоминания Герцена, задержавшегося тут во время возвращения из Пермской ссылки. Учёным в точности не известна история происхождения названия Терпиловки. Одни утверждают, что деревенька унаследовала фамилию некоего Терпиловского, разорившегося дворянчика, владевшего ей в начале пятнадцатого века, другие считают, что имя это возникло гораздо позже – в веке семнадцатом, и связано оно с восстанием Ивана Болотникова, бушевавшим в этих местах. Дескать, пока жители окрестных селений вешали господ и сжигали их усадьбы, одна Терпиловка продолжала вести спокойную, размеренную жизнь…

За время советской власти деревня выросла сначала в большое село, а после, когда в сороковых годах на её окраине нашли залежи олова – и в небольшой посёлок городского типа. В начале семидесятых здесь жило уже около тридцати тысяч человек, и посёлку присвоили статус города. При Советах Терпилов существовал за счёт швейного предприятия «Красная стрела», продукция которого продавалась по всему Союзу, и завода потребительской электроники «Миг». Сегодня, понятное дело, от былого благополучия не осталось и следа – швейная фабрика, не выдержав конкуренции с китайским ширпотребом, давно закрылась, а на месте электронного завода нынче склады и торговые центры. Из источников дохода у города остались только старые оловянные шахты. Но и на этом, некогда процветающем промысле, сказалась всеобщая деградация. Если в советское время руду, добываемую там, перед отправкой на экспорт подвергали обработке (торговать её вторичными продуктами выгоднее), то теперь сырьё отгружают как есть – перерабатывающее оборудование ещё в девяностые то ли пришло в негодность, то ли перепродано… Поговаривают, впрочем, что и ресурс шахт на исходе, новой же разведки собственники не производят – для бизнеса это разорительно. Как только закроются месторождения, погаснут и доменные печи заводов, а вместе с тем прекратится и город… Так и живёт Терпилов, пробавляясь подножным кормом и, подобно дряхлой зажившейся старухе, с немощной покорностью ожидая собственной смерти. Не выразились ли в убийствах последние, отчаянные проблески его угасающего сознания? Не бессознательные ли это попытки стряхнуть с себя сонное оцепенение, вернуться к активной жизни?..

Мне же Терпилов памятен в первую очередь по детству. Здесь жила моя бабка по отцу Антонина, и я мальчишкой гостил у неё каждое лето. Она умерла пятнадцать лет назад, и последний раз я был в городе в середине девяностых – продавал доставшуюся от неё в наследство квартиру. Тогда я только женился, и молодой семье нужно было вить собственное гнездо, обзаводиться обстановкой… Как давно всё это было!

Спустившись по выщербленным ступеням платформы, я пошёл по длинной расчищенной дороге, от вокзала ведущей к центральной магистрали Терпилова – проспекту Шепилова. Город сильно изменился, и я с трудом узнавал приметные по детству места. Вон слева Собачий рынок, на котором в старые времена приезжавшие из ближних деревень старухи торговали выращенными на собственных огородах овощами. Туда мы всей компанией бегали покупать вскладчину на выпрошенную у родителей мелочь пирожки и пряники, там раздавали котят, родившихся у дворовой кошки Джульетты, там же дразнили Цугунду – злую одноглазую торговку, которая свирепо шипела на нас и больно дралась своей длинной палкой с жёлтым костяным набалдашником. Старые прилавки давно снесли, и сейчас на их месте – разноцветные пластиковые павильоны, в которых торгуют, сверкая златозубыми улыбками, бойкие азиаты. За ларьками – округлое бочкообразное здание «стекляшки» – главного городского универмага, получившего своё прозвище за огромную стеклянную витрину. Теперь он расцвечен неоновыми огнями и увешан рекламой, почти полностью скрывающей фасад. За магазином – низкие холмы, поросшие тонким березняком, а под ними – спуск к речке Пыжне, куда мы с ребятами бегали купаться. А вон, у самого здания вокзала – огромная каланча, та самая колокольня Ивана Великого, что считается негласным символом города. Нашему детскому воображению это мрачное сооружение из коричневого кирпича представлялась то замком, в котором огнедышащий дракон сторожит прекрасную принцессу, то крепостью свирепого татарского хана, то маяком на берегу бескрайнего океана. По стене каланчи тянулась скобяная лестница, взобраться по которой до самой крыши считалось делом чести каждого мальчишки. Я помню, как дрожа от страха поднимался по ней, цепляясь за ржавые, шатающиеся как гнилые зубы скобы, останавливаясь на каждом шагу и со страхом глядя вниз, в кажущуюся бесконечной пропасть… Теперь каланча огорожена металлическим забором, через который не перелезть ребёнку. Может быть покалечился, сорвавшись с высоты, какой-нибудь очередной юный искатель приключений, а может, забор появился просто в дань нынешней моде на запрещение всего и вся – единственному оставшемуся в арсенале власти методу самоутверждения…