Марина Серова - Варшавская вендетта

Впрочем, после писем с претензиями и угрозами судебных исков, разосланных Яном в редакции, публикации резко прекратились. Хотя мы так и не дождались от них опровержений или, на худой конец, просто извинений.

Я полагала, что так оставлять это дело нельзя.

Марек же считал, хорошо, что публикации прекратились. Да и ладно. И демонстрировал то ли невероятное спокойствие, то ли странную покорность судьбе.

Сегодня же после завтрака, когда мы пили кофе, я заметила несколько свернутых газет на журнальном столике в гостиной. Почти сразу обратила внимание на сумрачный вид Марии Карловны. А еще заметила, как вытянулось ее лицо, когда Марек встал с кресла и потянулся за газетой.

— Что там? — спросила я после небольшой паузы.

— Они пишут новые гадости про мальчика! — прошипела Мария Карловна, обращаясь ко мне.

Она как вышколенная экономка из всех сил старалась сдержаться и промолчать. Но негодование взяло верх над осторожностью и воспитанием. После этого женщина смутилась и немедленно вышла из комнаты.

— Те же газеты?! — возмутилась я, подбегая к столику и перебирая издания. — Но мне казалось, что угроза судебного иска достаточно сильно испугала редакторов.

— Нет, это совсем другие издания, — поникшим голосом пояснил Марек.

От утреннего оживления и хорошего настроения молодого человека не осталось и следа.

Марек явно расстроился, но его щеки пылали. И мне снова показалось, что я вижу проявление стыда. Чего ему стоит стыдиться, интересно?

Я протянула руку, медленно взяла газету и прочла напечатанную там статью.

На этот раз автор почти не упоминал, что Марек Збигнев якобы обобрал собственных родственников до нитки и выгнал их из дому практически на улицу морозной зимой.

В статье говорилось, что талантливый музыкант находится сейчас под следствием. Потому как может оказаться причастным к убийству собственной тети, женщины замечательной и полной различных достоинств, которая самоотверженно растила мальчика и практически посвятила всю свою жизнь воспитанию неблагодарного парня.

— На этот раз они практически не отступают от фактов, — прокомментировал Марек, когда заметил, что я дочитала статью до конца.

— Да, на сей раз они взяли скандальную правду, преподнесли ее в самом неприглядном виде, приправили ложью. И выдали на-гора, пасквиль самый опасный. К такому практически не придерешься. И к суду за клевету не привлечешь! А люди между тем этому всему поверят! — пылая гневом, почти прокричала я. — Но мы все равно станем с продажным автором разбираться. Я немедленно позвоню Яну от твоего имени. И скажу, чтобы он потребовал опровержения всех искаженных фактов. И официальных извинений от редакции.

— Право, Евгения, это того не стоит, — вяло возразил молодой человек.

— Но почему?! Во-первых, эти публикации расстраивают тебя. А во-вторых, это вредит твоему имиджу!

— Ничего страшного, я переживу как первое, так и второе.

— А как же близкие люди, они ведь тоже расстраиваются?!

Марек ненадолго задумался:

— Ты права, близких людей у меня не-много, и их жалко. А что до меня, все неважно, это совершенно не ранит, правда.

— Такое смирение меня просто поражает! — Когда я произнесла эти слова, щеки молодого человека вспыхнули ярким румянцем. И клянусь всем, чем угодно, то была краска стыда!

На несколько мгновений между нами повисла пауза. После чего я решительно за-явила:

— Так, Марек, мне это надоело! Я не первый день замечаю, что ты таишь от меня секреты. И мы так, между прочим, не договаривались! Между телохранителем и подопечным должна быть полная открытость! Только тогда возможно плодотворное сотрудничество и понимание! Так что рассказывай, немедленно, чего ты там стыдишься? И почему, по твоему мнению, сам заслужил эту травлю в прессе?!

Молодой человек молчал, только бледность на его лице резко сменила недавнюю краску стыда.

— Марек! — с нажимом снова произнесла я. — Что именно ты от меня скрываешь?! Расскажи, пожалуйста. Ты можешь всецело мне доверять. Ты же знаешь, что я способна понять и поддержать тебя в любой ситуации. — Мне показалось разумным немного сменить тон и заговорить не так резко. Но молодой человек все равно молчал.

На сей раз повисла еще более долгая пауза, во время которой я сначала ждала ответа, а после задумалась. И начала потихоньку сопоставлять факты и свои опасения.

— Нет, не может быть! Марек, только не говори, что ты виноват в этом убийстве. Нет, где-то я тебя понимаю и даже склонна оправдывать. Но я не верю! Ты не мог. Даже если учитывать весь твой гнев, всю твою ненависть к одному из убийц отца, мне все равно сложно поверить, что ты способен на нечто подобное!

— Но почему же к «одному из убийц»? Людвига я ненавижу не меньше Ядвиги, — наконец, пробормотал молодой человек, — а может быть, даже и больше! Ведь он родной, единокровный брат отца. Людвиг должен был любить отца, а он ему завидовал! Отец так старался, помогал, поддерживал и заботился. А им этого было мало, они хотели заполучить все! Ты представляешь, как низко нужно пасть, чтобы без раздумий, без сожалений и без колебаний переступить через родную кровь! И не ради мести или свершения справедливости! Ради наживы! Чтобы жить в комфорте да другими помыкать! Таких людей уничтожать нужно, аки зверей диких!

— Понимаю твое негодование и злость. Сейчас, когда твой мозг избавился от амнезии, воспоминания о гибели родителей свежи. Так, как будто это было совсем недавно.

— Да, ты полностью права, Женя! Ты всегда меня очень хорошо понимала, как никто другой.

— Ты мне льстишь. Потому что сейчас я тебя совершенно не понимаю. Ты не способен на жестокие действия, это видно невооруженным глазом. И тем не менее, похоже, считаешь себя виновным в смерти Ядвиги. И почти открыто заявляешь сейчас, что Людвиг тоже заслуживает похожей участи. И снова практически не отрицаешь своих намерений относительно его. Поэтому я должна спросить открытым текстом. Что ты сделал, Марек?

Некоторое время молодой человек пристыженно молчал.

— Да, ты права, — наконец выдал он, — я действительно предпринял некоторые шаги. Я очень хотел, чтобы Людвига и Ядвигу покарали. Как только я вернулся в Польшу, да нет, еще даже будучи в Лондоне, я просто места себе не находил. Понимаешь?! Я не мог есть, не мог спать! Мне по-стоянно снилась то смерть родителей, то их свежие могилы. То бледные лица, глядящие на меня с укором. И я понял, что мне не будет покоя, доколе не свершится возмездие! И я хотел тебе все рассказать сразу же, как только мы увиделись! Честное слово, я правда собирался! Но так и не решился.

— Почему?

— При мысли, что ты осудишь меня, рассердишься, отвернешься, сдвинув брови, или как-либо еще выразишь свое неодобрение, мне становилось плохо! Честно, плохо на физическом уровне. Кровь то отливала от головы, то словно вся бросалась в лицо. Срывался голос, и дрожали колени, и сбивалось дыхание, словно идешь в гору на холодном ветру, который одновременно бьет прямо в лицо.