Эдуард Тубакин - Homo Novus Extremus

Этот город будет жить вечно. Послушные автоматы продолжают штамповать необходимые для существования формы и шаблоны. Заводы работают на полную мощь. Открыты магазины, парикмахерские, больницы, похоронные бюро. Все для людей, являющихся кровью и плотью гигантского механизированного спрута. Раскинул щупальца – автомагистрали на километры в стороны. Отлажено, пригнано, отточено. Любо-дорого поглядеть! Даже старушка в сером платке, стоящая на углу и торгующая сушеной воблой, не случайна здесь. Она – непременный декор урчащего муравейника. Кажется: вот-вот бабуся разлепит губы-пельмени, крикнет во всю «Ивановскую»: «Кому рыбку сушеную, хорошую! Покупаем к пиву, к пиву берем или просто так!»

Старуха застыла и молчит неживая.

Железные колеса дробно, уныло выстукивали Реквием. Разлепил веки, потянулся и понял: подъезжаем.

Прогуливался по городу. Остановился на мосту, глянул вниз. Широкая лента реки несла опадающие листья прочь. Отражались рыжие опрокинутые купола церквей. Поднял голову: вдоль берега розовела крашеными фасадами старая, тесная, центральная улица. Простоял до первых сумерек. Вокруг запылали огни – далекие и близкие. В гостиницу возвращался пешком. Решил сократить путь узкими дворами. Город я основательно подзабыл. Заблудился. Раздумывая, присел на скамейку возле колонки. Меня окружало почерневшее от времени дерево. Скрипнула калитка. Показался дед с ведром. Оно ударилось об мою ногу, глухо запело.

– Кто тут? – испуганно спросил.

– Я, – ответил просто.

– Ты кто? Чего надо?

– Шел на Птичью Гору…

– Не заметил тебя, парень. Слаб на глаза. Ты опоздал.

– Куда же мне идти?

– Даже если скажу, не дойдешь.

– Отчего же? – удивился я.

– Идти через Тришкин Двор, а там собаки спущены. Разорвут. Раньше купец жил. Большую усадьбу отстроил. Просторный двор. Давно умер, название осталось. Автостоянка сейчас.

– Иного пути нет?

Дед не ответил. Поставил ведро, нажал на ручку колонки. Зажурчала вода.

– Сейчас люди дурные пошли. Опасные. Но если я не приглашу тебя в свой дом, парень, им уподоблюсь. Воровать у меня все равно нечего. Пойдем в дом, нахолаживает. Ночью заморозки обещали.

Повторил свой вопрос, дед не ответил. Бормотал насчет погоды. Путь к ночлегу сегодня для меня закрыт, никуда не попаду. Мы прошли в дом. В прихожей пахло какой-то кислятиной, везде мелкий беспорядок. В маленькой кухоньке при свете желтой лампы подробно разглядел гостеприимного старика. Человек с большими, печальными глазами и резкими, острыми чертами лица, какие встречаются у бывших моряков или служивых, изведавших суровую жизнь. Я говорил мало, больше слушал.

– Старуха моя, еще не вернулась. Рыбой торгует. Так и живем: я рыбачу, она продает.

– Не та ли бабуся, которую во сне видел? – хотел спросить, но промолчал.

Вопрос – глупее не придумаешь! Да мало ли пенсионерок торгуют тем или иным?

– Ты, парень, вижу, приезжий. Я тоже сюда приехал после войны. На заводах работал, потом в торговлю ушел. Все мечтал деньжонок скопить, зажить по-хорошему. С виду наш город неказистый, чем больше узнаешь его, тем больше привязываешься. Название татарское. Означает болото. Хе – хе, меня засосало. Ничего, Бог даст, обживешься, обселишься.

Спать положили в небольшой пристройке на раскладушке, накрыли сверху ватным одеялом. Очнулся от громких разговоров. Кроме голоса деда, слышал тонкий, скрипучий. Наверное, пришла бабка. Они с дедом долго о чем-то ругались, спорили. Сгорал от любопытства поглядеть на старуху да не решился. Прикемарил.

Проснулся рано. В доме – тишина. Вышел в утренний, желтоватый туман. В городе – дымина. Небо отливало маслянистым, стальным блеском. На улицах пустынно. Суббота.

Мы в «доме свиданий». Сдают квартиры парам с почасовой оплатой. Сидим на кухне. Стылый чай налит. Проползет в окне беременной гусеницей трамвай, испуганно задрожат кружки. Постоянно оттягиваешь жесткий воротничок на деловом костюме. Трепетную зеленоватую жилку натерло. Ты хрупкая, что китайская ваза. Морщин не прибавилось. Выражение лица стало строже, собранней. Я сижу безвольно, выпукло, занимаю место по центру. Остальное – искусные декорации из моего прошлого.

Расползлись по стеклу мутные, натруженные пятна. Выткали ресницы моей дочери. Дождевые капли пустились наперегонки. Соединились в чудную, тонкую переносицу. Прорвало небо. Не желаешь отставать от общего ритма, скороговоркой барабанишь: жив, здоров, скучает по тебе, ребенок. Слова кажутся казенными. Пахнут свежими «Известиями» с уличного лотка. Хочется закончить одним разом. Встать, запустить чем-нибудь тяжелым.

Прошедшая ночь выпала наружу накладной грудью. Нам обоим неловко. Спасительную темноту разорвали на разноцветные тряпки, выдули атмосферным фронтом. Чужие люди копошились в ее глубоком чреве. Склеились. Разлепились.

Надо уйти. Я не могу.

Созвонился с дочерью. Договорились встретиться в парке. До революции высились монастыри. Песчаную почву уберегли от оврагов сосной. Монахи посадили в землю чахлые, неровные саженцы. За сто лет принялись. Превратили истощенные, выжженные, непригодные почвы в тенистый, лесной массив. Зверье заселилось: белки, ежи, гады ползучие. Впрочем, стволы хвойных вытянувшись ввысь, оставались кривыми и квелыми. Сказывался мягкий климат средней полосы. По вечерам собиралась молодежь, семейные на шашлыки, влюбленные пары. Разносились голоса. За зеленой гущиной редко кого-нибудь различишь. Казалось, перекликаются неупокоенные людские души. Полудикое обиталище духов посреди новостроек, называли парком.

Соня не пришла. На телефонные звонки не отвечала. Позвонил Домирчику, назначил окончательный расчет. Заранее побывал не единожды в условленном месте, рассчитал операцию подробно.

Отключил мобильник, притаился в раскидистых кустах боярышника. Отсюда удобно наблюдать за местностью. Вскоре послышалось раздраженное ворчание автомобиля. Глинистая дорога, закладывая плавные петли, спешила под уклон. Ранней весной и осенью она превращалась в русло мутного, быстрого потока, сбрасывала вешние, дождевые воды в заболоченную речушку на другом конце парка. Почва вымывалась, выносилась на края, образуя по обочинам высокие, окаменелые бортики. Новичкам на легковушках редко без аварий удавалось выбраться из импровизированной трассы для скелетона. Опытные водители знали хитрость: в одном месте, где участок дороги делал кольцо в объезд глубокой ямы, возвращаясь в гибельный коридор, была возможность вывернуть через спортивную площадку и далее, по прямой попасть на заброшенные развалины детского санатория. Домирчик с третьей попытки одолел. Остановил вишневую Ауди на бетонном основании одного из бывших корпусов, далеко от всяческой растительности. Мотор глушить не стал, сгорая от желания раскатать меня дорогой в литых дисках резиной. Крепко хлопнул дверью. Прижал к уху телефон, услышал: абонент – не абонент… Чертыхнулся, давай, по округе рыскать. Я небольшую канистру наперевес, короткими перебежками ринулся к автомобилю. Бензин вылил на багажник, поближе к баку, обильно смочил землю в радиусе двух метров. Глянул внутрь через приоткрытое окно. На фото – моя дочь. Плесканул от души на переднее сиденье. Светло-русые зачесанные назад волосы, рассыпались по плечам. Беззаботный, чистый лоб. Большие глаза цвета крепко заваренной ромашки. Два бугорка на кончике чеканного носа. Острый подбородок. Губы Нинкины. Между сжатыми плотно, проскочила неровная линия-молния.