Николай Старинщиков - Наркомэр

– Не радуйся, зубы раньше времени выпадут, резидентская ты морда.

Конь вновь потянулся к рукам, но полковник не дал больше сахара. Торопливо поправил узду, сунул в зубы удила и, уцепившись за гриву, сел верхом.

Лошадь была редкомах. При беге делала широкий шаг, не сбивалась, задом не подбрасывала, ногу выносила свободно, а хвост держала.

Кожемякин мог бы пустить ее рысью, однако пожалел. Не для того поил, чтобы вновь гнать. Лошадь и без того устала, сносив его в поселок туда и обратно.

Он завернул в проулок и поднялся в улицу. У крайнего заплота, у кустов крапивы, лошадь оступилась и, словно испугавшись кого-то, вдруг перешла на рысь, но хозяин сдержал ее, натянув поводья.

У ворот Кожемякин спешился, отворил ворота и повел коня внутрь темного уже двора. Подвел к яслям, задвинул вход жердью. Не во дворе ночевать бы по летнему времени коню, но Кожемякин боялся его отпускать в лес одного, спутанного, с боталом на шее – уведут. Не те времена, когда артельный табун пасся в километре от деревни. Коня живо спустят на колбасу. Полковник не отпустит его. Не для того покупал. И не уедет отсюда никогда, потому что эта деревня, расположенная в трех тысячах километров от Москвы, – его родная деревня. Отсюда он уехал поступать в военное училище. Здесь стоял их родной с матерью дом. Не для того он сюда возвращался. Он разведет фермерское хозяйство, потому что еще молод. Ему это, безусловно, удастся.

Он ступил в сени, и на голову внезапно обрушился удар. Тяжелый. Возможно, это был березовый кол, потому что полковник сразу потерял сознание. «Воры, – успел подумать он, – коня уведут…»

От сильной боли в плечевых суставах он вновь пришел в себя: кто-то пытался отвинтить ему руки. Голова не соображала. Шея затекла.

С трудом разлепив глаза, он с ужасом понял, что стоит на кончиках пальцев, словно балерина в каком-нибудь театре, а руки, сведенные позади, безудержно тянутся кверху. Перед глазами лишь пол. Широкие половицы заляпаны каплями крови. Его крови. Она капала из разбитой головы. Видны чьи-то ноги, обутые в армейские спецназовские ботинки с заправленными внутрь черными брюками. Больше ничего не видно. Лишь слышно, как гремит телевизор.

– Пришел в себя. Освободи натяжение, – услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.

– Как ты, Михалыч? – насмешливо спросил тот же голос.

Кожемякин промолчал.

– Поговорим? – И, не дожидаясь ответа: – Тогда с приездом тебя.

Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать непрошеных гостей. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет и в помине. Точно, у него нет. Надо бы только помнить: чем быстрее развяжешь язык, тем короче окажется жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.

– С приездом, говорю! – повторил мужик. – И с новым местом жительства…

В углу угодливо хохотнули.

Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль, не торопясь, уходила из плеч.

– Дыба – вещь надежная… – тараторил мужик. – Главное, ничего не надо придумывать… Кусок веревки – и наслаждайся…

Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало старинное кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели – «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…

– Вы ж ему весь скворечник разбили, – продолжал упражняться все тот же голос. – Наложите повязку, пока не истек.

Ботинки переступили с места на место. В стороне хрустнула «липучка».

– Чепчик ему, что ли, накладывать? – спросил другой голос.

– Что хочешь, то и делай. Но так, чтобы не чавкало под ногами. Не выношу звука сохнущей крови…

Веревка по-прежнему удерживала руки, поэтому Кожемякин все еще стоял в полусогнутом положении. Однако ему удалось все же заметить, что «гости» не прятали своих лиц. Они действовали без масок. Они не боялись быть узнанными. Судьба полковника Кожемякина была кем-то давно решена – отсюда раскованность и неприкрытые лица.

Один из «гостей» подошел к Кожемякину и, остановившись с боку, стал обматывать голову. Чувствовалась подготовка: он не встал напротив – можно получить удар между ног.

Краем глаз полковник заметил: на окнах вместо занавесок – одеяла, а на одном из них – брезентовая палатка. Выходит, «гости» подготовились, пока он поил коня. С улицы ничего не видно. Да и кому оттуда смотреть, если в деревне живут полторы калеки.

Повязку между тем наложили, и веревка вновь ослабла.

– Я могу тебя убить, и тогда я буду сильно плакать. – Главный вновь придвинулся к Кожемякину. – Но я не стану этого делать, потому что ты нам расскажешь. И мы тихо разойдемся. Может, ты знаешь как?

Кожемякин молчал.

– Как в море корабли, – подсказали из угла.

– Вот именно! – встрепенулся первый. – Но только ты нам не ври, не увлекайся. Нам лишнего не надо. Ты за жизнь борись… Понятно тебе?

Он нравился сам себе. Он понимал собственное превосходство. Оно заключалось в силе и внезапности.

Кожемякин мотнул головой. В углу снова хихикнули. Это была лишь прелюдия.

– Говорят, ты родился в этой деревне, Михалыч?… Неужели это правда?

Кожемякин кивнул.

– Никогда бы не подумал, что столицу можно променять на эту дыру. Не иначе как от долгов спрятаться хотел…

Он не спрашивал. Он констатировал.

– Но мы тебя все равно нашли. И хотим спросить. Спрашивать буду не я. Спрашивать будет другой. А я – так себе. На подхвате. Заплечных дел мастер. Спрашивай, Бичевкин. Он все расскажет. Он не хочет умирать за чуждые организму идеи.

Ноги в ботинках нерешительно подступили от угла. Бичевкин! Бывший московский коллега! Кожемякину ничего не оставалось, как ждать. Любой из этих тяжелых ботинок мог разбить лицо в кровь. Одним ударом. Этого так не хотелось бы. Кожемякин, может, и рассказал бы, да не знает, о чем. Бичевкин этот не зря прискакал из Москвы. Не зря, стало быть, терся у генеральских дверей, иуда.

– Говорят, в прошлом году ты здесь отдыхал. Отпуск проводил. Кормил местных комаров. И попутно укокошил нескольких человек. Борец за справедливость. Мафия дорогу ему перешла…

Кожемякин узнал голос Бичевкина.

Тот продолжал на повышенных тонах:

– Что тебе известно о местной мафии?! – Он перешел на крик. – Говори! Мы выпотрошим тебя все равно и утопим в болоте. Никто и никогда не узнает, где могилка твоя! Кому ты здесь нужен?! Тебя никто не хватится!

Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что- либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.

«Что тебе известно о местной мафии?!..»

Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что вовсе нет! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…