Николай Старинщиков - Наркомэр

Полковник родился в рубашке. Остывать бы ему сегодня в болоте в соседстве с пиявками и лягушками. Естественно, фермерству абсолютный конец. Поджечь бы, например, дом, оставив одного из покойников внутри, а остальных перед этим прикопать в подполье. Век не найдут. Не догадаются землю под пожарищем рыть. Поковыряют палочкой в остывающей золе и успокоятся, обнаружив единственный скелет. Или то, что от него осталось. «Кожемякину, – скажут, – конец. Кончилась его карьера на этом свете…»

Бичевкина официально именно в этом месте искать не станут – никто его сюда специально из государственных структур не направлял. А бандиты… Мало ли почему даже ближайшее окружение вдруг рассеивается по свету. Тем более что эти люди вовсе не ближайшее окружение. Они исполнители. Заказчик далеко отсюда и спит, вероятно, сном праведника. И полковник произнес вслух свои мысли.

– Да ты что! Деревня моментом займется. Головешки к утру одни останутся.

– Не останутся…

Кожемякин подошел к паяльной лампе и перекрыл топливо. Упругое пламя хлопнуло и погасло.

– Что ты предлагаешь? Оставить все как есть? Со следами картечи на трупах, на стенах, на полу? Среди покойников не окажется одного меня. Следовательно, на кого падет подозрение?

Бутылочкин молчал, хлопая широкими губами. Он не против затеи, но у него здесь тоже дом, срубленный когда-то из лиственничных и кедровых стволов далеким предком. Дом у Кожемякина стоит на отшибе, но все равно опасная это затея.

– Мы спалим его под контролем пожарных, – произнес полковник.

– Как это?

– Подожжем изнутри за час до их приезда. При чем так, что когда они приедут, остановить пламя будет уже невозможно. У меня телефон, мобильник, берет отсюда до города. Скажем: горит изба – приезжайте, спасайте… Пока едут, пройдет час. Минут за двадцать до их приезда пламя вырвется наружу. Главное, чтобы нас тут не оказалось поблизости.

– Не знаю. Смотри сам…

– Так будет…

Кожемякин принес из сеней пару штыковых лопат, поднял крышку подполья и опустился вниз по лестнице. В темноте нащупал выключатель и повернул небольшой тумблер. Вспыхнул свет. Выбрав место между четырьмя массивными деревянными сваями, вкопанными в землю и подпирающими снизу печь, принялся копать яму. Он рассчитал: покойники, придавленные землей и рухнувшей сверху печью, будут лежать вечно. Кому понадобится бывшее пожарище, в котором погиб человек! Если, конечно, не будет производиться капитальное строительство, что практически равно нулю.

Полковник был уверен в одном: невозможно доказать собственную невиновность при наличии трех остывших тел с признаками огнестрельных ранений. Конечно, плохо таким образом поступать с людьми. Но с какими такими людьми?! Он их здесь ни одного не видит. Что хотели, то и получили. Он хочет одного: навсегда исчезнуть. Даже если для этого придется вновь стать нелегалом, как это бывало на службе…

Бутылочкин, сопя, копал рядом. Ружье моталось за спиной, но он не желал с ним расставаться. Яму выкопали достаточно глубокую, меняя друг друга. Покойников уложили и вновь засыпали. Все. Пусть лежат до скончания века.

Потом они вылезли из подполья и принялись таскать в избу дрова. Поленица была сложена во дворе, под навесом. Береза оказалась на редкость сухой, поленья звенели, ударяясь друг о друга.

Поленья бросали охапками вниз и вновь возвращались, пока Кожемякину не показалось: достаточно. Они вновь опустились и между сваями сложили поленицу. Оставалось лишь заложить устройство. От него в нужный момент произойдет возгорание.

Бутылочкин теперь ни о чем не спрашивал. Он вел себя так, словно всю жизнь только этим и занимался. Они давно не виделись.

– Как же мы поджигать-то станем? – все-таки спросил. – Нам же еще уходить придется.

– Увидишь…

Кожемякин, встав на табурет, принялся шарить за выступом божницы в углу под потолком. Затем поднял рукой небольшую икону и только после этого нашел тонкую свечу. Вернулся к столу и принялся измерять школьной линейкой. Сделал короткий надрез и зажег, глядя на часы.

– Посмотрим, – сказал, – сколько времени уйдет на горение, – и через некоторое время задул свечу, вновь сделал надрез.

– Полчаса хватит нам, – прикидывал он. – И полчаса на раскачку для пожарных, чтобы деревня случаем не занялась… – Он сильно рисковал, рассчитывая время и надеясь на оперативность пожарной службы МЧС.

Оставалось соорудить само устройство. Кожемякин открутил насос паяльной лампы, принес из сеней пластиковую бутыль и перелил в нее весь бензин. После этого, закрутив натуго пробку, проверил, не течет ли из горловины бензин, принес со двора пучок нащипанных накануне лучин и со всем этим, свечкой и спичками, вновь опустился в подвал. Бутылочкин последовал за ним.

Пластиковую бутыль Кожемякин положил в самый низ поленицы, выдернув оттуда толстое полено. Туда же подоткнул пучок лучин, а среди них вставил в стоячем положении свечу – ровно до отметины. Они успеют уйти, прежде чем в подвале вспыхнет огонь. Они будут далеко отсюда. Хитромудрый способ известен с незапамятных времен. Проблема унести ноги всегда была актуальной.

Вдвоем они запрягли коня в легкий ходок на резиновых шинах и погрузили в него телевизор, завернутый в одеяло, – Бутылочкин уговорил взять. Михалыч вновь сбегал в избу и снял с божницы икону.

В небе не было видно ни луны, ни звезд. Далеко за рекой беззвучно вспыхивал и гас «хлебозор» – далекая зарница.

– Ну, все, – вздохнул Кожемякин, – пора. Пошел я…

Он тихо вошел в дом и через минуту вернулся.

– Назад мне хода больше нет. Уходим, Коля… Машина пусть стоит, где стояла. Номер я запомнил, может, пригодится когда. Пора. Уходим. – И вновь взглянул на часы.

Елизаров взял коня под уздцы и повел со двора, мимо кладбища, за болото. Кожемякин разорвал пачку махорки и «пудрил» позади себя дорогу, сидя в телеге задом наперед.

За прудом, около кедрача, махорка закончилась. Они углубились среди кедров в лес и по Пересветовской дороге вышли к покосам. Затем, петляя, переходя с одной тропки на другую, вновь углубились в лес и вышли к деревне совершенно с другой стороны, как раз на задах у елизаровских огородов. Вынули жерди из городьбы и заехали давно непаханой полосой через задние ворота во двор.

Резидент тряс в темноте головой и недовольно фыркал, приглушенно щелкая удилами. На телеге лежало несколько мешков с овсом – конский неприкосновенный запас. Запас на время Х.

«Наверняка это время для коня и для меня самого наступило», – подумал Кожемякин. Он насыпал в торбу овес, надел на конскую морду и только после этого поднялся по высокому крыльцу в дом. Внутри было темно – глаз коли.

– Лампочки зимой кто-то выкрутил, – проговорил от окна Бутылочкин.