Павел Шилов - Мерцание «Призрака»: лик смерти

Внезапно раздался звонок телефона. Громов слегка вздохнул, медленно возвращаясь к своей работе, какую он на несколько минут прервал, чтобы немного отдохнуть и снять с глаз напряжения, позабыв тем самым на время мелкий шрифт отпечатанных материалов. Он протянул руку к телефонной трубке и, сняв её, ответил:

– Слушаю.

– Добрый день, Михаил Иванович, – раздался в трубке голос генерала Васильева.

– Да, Юрий Сергеевич, – выпрямив спину, ответил он.

– Как обстоят дела по поводу пропажи образца начинки для баллистических ракет?

– Работаем. Завтра в Париж вылетает Призрак. Я склонен думать, что всё не так безнадёжно, как думается на первый взгляд, – кратко и лаконично разложил Громов.

– Что ж, будем надеяться, Михаил Иванович. Будем надеяться. Мне докладывать по мере поступления любой свежей информации, – с некоторой долей пессимизма в голосе сказал генерал Васильев.

– Будем надеяться, товарищ генерал.

– Удачи, Михаил Иванович, она нам очень ещё понадобится, – сказал Юрий Сергеевич и положил трубку телефона.

Романов открыл ключами дверь своей квартиры и неспешно вошёл, стряхивая с себя успевшие на него упасть за несколько минут снежинки.

Жизнь как будто сама расплывалась перед ним, исчезая в небытии, и остывшими осколками мечтаний разбивалась вновь. Утерянные страницы книги жизни, которую Андрей писал своими воспоминаниями и старыми, забытыми чувствами, которых накапливалось из года в год всё больше и больше.

Он поставил на деревянный комод в коридоре сумку, которую держал в правой руке, и, посмотревшись в зеркало, снял с себя пальто, повесив его на вешалку в шкаф-купе.

В голове у него царило смятение и бессмысленность всего происходящего с ним. Он чувствовал себя в какой-то мере потерянным, поскольку не знал и не понимал, чего же ищет в этой жизни. Создавалось такое впечатление, словно всё было как во сне и происходило отнюдь не с ним, а с кем-то другим, тем, кого он никогда не знал и считал, что никогда не будет знать. Всё терялось и бессловесно пропадало в глубинах сознания. Жизнь одна, но историй жизни тысячи, миллионы, и все они похожи, даже несмотря на то, что на самом деле очень разные.

Призрак сильно потёр ладонями лицо и прошел в гостиную. Зимний мрак комнаты отозвался у него где-то глубоко в душе, исчезая старым призраком разочарований, и скрылся в тёмных углах гостиной.

– Какая странная жизнь… – вполголоса произнёс Романов и подошёл к дивану, аккуратно сев на него. Он снял пиджак и положил его на стоящее рядом кресло с чёрной кожаной обивкой, впрочем, такая же какая была у дивана, на котором он сидел.

В комнате царил зимний полумрак, на город опускались сумерки. Он вытащил из плечевой кобуры «ЗИГ-Зауэр П-229» и положил его на стеклянный журнальный столик, где стояла бутылка ирландского виски и лежала коробка с сигарами. Призрак снял плечевую кобуру, бросив её на лежавший в кресле пиджак, и закурил сигару, рассматривая висящий на стене зимний пейзаж.

Андрей любил живопись и искусство в целом и без картин не представлял себе жизни. На зимнем пейзаже простиралась небольшая полянка, окутанная снегом, и стояли красивейшие ели, которые ласково и морозно освещало зимнее солнце. Запорошенные иголки смотрели на природу, а природа смотрела на них и была тишина, а также покой, который нельзя было нарушить абсолютно ничем.

Его взгляд блуждал по картине. Изредка Андрей посматривал на деревянную стенку – она была одним из любимейших предметов мебели в его квартире. Стенку сделали лучшие мастера-краснодеревщики, которых Андрей только смог найти во всей Москве. Красивый дубовый деревянный массив и великолепная фигурная резьба – в комплексе это смотрелось просто потрясающе, и было совсем не жалко затраченных на её покупку денег, доставшимся тяжёлым и опасным трудом.

Романов откинул голову на спинку дивана и задумался. Он думал о многом и в принципе ни о чем. Ему казалось, что опять что-то растворялось вблизи него. То, что он так и не заметил вновь, а может быть, и специально не стал обращать на это внимание. Многое случалось в его жизни и многое как приходило, так и исчезало, оставляя за собой лишь занесённый утренним снегом след.

Его сознание постоянно кидало то в одну, то в другую сторону, словно пытаясь что-то ему сказать: к чему-то воззвать или призвать, но Романов по-прежнему и упорно старался это всё не замечать, чтобы не делать лишний раз себе больно… Он помнил всю боль, которую прошёл в своей жизни и старался забывать о ней. Ведь прошлое прошло, а значит, впереди только что-то новое и старое больше уже не повторится никогда.

Призрак понимал всю сложность возложенного на него задания и пытался трезво размышлять, делая для себя нужные пометки в голове. Ему было понятно, что, скорее всего, в этом деле не обойдётся без «серых кардиналов», которые как всегда где-то прятались в тёмных комнатах, среди тёмных фигур, таких же мрачных, как они сами. Но, что он мог один со всем этим поделать? Только принимать чужие правила игры и попытаться внести во всё происходящие элемент неожиданности и попытку вцепиться в ту неразбериху, которую, скорее всего, внесёт своими действиями, которые противнику ещё нужно будет прочитать, а прочитать их будет не так легко!

Он открыл глаза и включил свет, нажав переключатель. Внезапно засияла люстра, разливаясь по гостиной ласковыми и тёплыми лучами. Романов положил сигару на пепельницу и отвинтил крышку бутылки с ирландским виски.

Потерев правой рукой уставшие глаза, он взял стоявший рядом стакан из чешского стекла и резко дунул в него, избавляясь от мельчайших частиц пыли, которые могли осесть за несколько часов, и налил в него немного виски.

Призрак потёр переносицу и сделал небольшой глоток. Теплота напитка разливалась по всем внутренностям, немного расслабляя его. Романов сделал ещё пару тяг кубинской сигары и затушил её, удобно расположившись на диване. Кожаная обивка немного скрипнула под ним, и Призрак положил голову на подлокотник, на мгновение закрыв глаза.

В ту же секунду в его голове словно сработал какой-то механизм. Всё расплывалось палитрой потускневших от времени красок, а лёгкое забытьё добавило всему ярко-белый фон. Нет! Это его не пугало, это было отчуждение от всего и покой, покой среди тишины, который нельзя перепутать ни с чем. В ней нет ничего. Тем она и прекрасна, а пустота – это всего лишь на всего наша настоящая жизнь…

Романов спал. В этом его сне не было ничего, и тем самым он был прекраснее всего и желаннее всего. Где-то на заднем плане грохотали выстрелы, шумели взрывы, но они не нарушали его покой, а только примешивали к палитре ярко-красный цвет, который сливался с ярко-белым, и пустота оставалась неизменной. Ему не хотелось в неизбежную реальность, хотя понимал, что сон когда-нибудь прервётся и наступит день или вечер… То, новое, что неизбежно сменяет старое потускневшее и жизнь начинается снова!