Дэвид Хэйр - Дыхание жизни

Фрэнсис. Откровенно говоря, он тогда казался очень счастливым.

Мадлен. Правда?

Фрэнсис. Необыкновенно счастливым.

Неожиданно наступает молчание. Фрэнсис выглядывает в окно.

А теперь он шлет короткие письма детям, даже приглашает к себе…

Мадлен. А что дети?

Фрэнсис. Они…

Мадлен. Кстати, я хочу спросить: она хоть старше ваших детей?

Фрэнсис. Не намного. (С мотрит некоторое время на Мадлен) . У них там что-то вроде дома из стекла, экологически безупречного. Так, по крайней мере, дети сказали.

Мадлен. Так они ездили?

Фрэнсис. Да, один раз.

Мадлен. Стеклянный дом, вы говорите?

Фрэнсис. Да, в устье реки.

Мадлен. В лесу?

Фрэнсис. Наверное.

Мадлен. И у него, конечно, есть небольшой грузовичок, а в гардеробе полно ненадеванных рубашек?

Фрэнсис. Уверена.

Мадлен. «Какую рубашку мне сегодня надеть, дорогая? Фланелевую в красную клетку или фланелевую в зеленую клетку?»

Фрэнсис улыбается ее словам.

Фрэнсис. Он говорил: «Я хочу начать все сначала. У меня есть на это право, как у каждого человека. Начать все заново».

Мадлен останавливается и кладет на пол пластмассовые нож и вилку, которыми только что ела.

Между нами возникла определенная натянутость, когда я догадалась о вашем существовании.

Мадлен. А потом? Ваши отношения так и не наладились?

Фрэнсис задумалась.

Фрэнсис. Бывали дни, когда я каким-то образом чувствовала, что он был у вас. Вечером я спрашивала, чем он занимался весь день, и он говорил: «Очередной гражданский иск».

Мадлен. Правда?

Фрэнсис. Да, не знаю, почему. Это стало прямо наподобие какого-то кода.

Мадлен. Мое «кодовое название»?

Фрэнсис. Я спрашивала: «Ты теперь берешь меньше уголовных дел?» «Да, — говорил он, — уголовных меньше. Почему-то все время больше гражданских ».

Обе улыбаются.

Так мы и сидели по вечерам. Он был дома. А я все чего-то ждала. Потом он вставал и говорил: «Пойду займусь ужином». И тогда, просто чтобы его позлить, я говорила: «Ну, и как она? Какая она была сегодня?»

Мадлен сидит, не двигаясь.

Я спрашивала: «Чем она тебе так нравится? Что в ней есть такого особенного? Почему она тебе нужна? Для чего?»

Мадлен. Что, так прямо и спрашивали?

Фрэнсис. Хотя очень боялась услышать, что он скажет в ответ.

Молчание.

Мадлен. И что он отвечал?

Фрэнсис улыбается тому, что Мадлен не в состоянии выдержать паузы.

Фрэнсис. Он говорил: «Мадлен особенная. Например, у нее свой отдел в Британском Музее. Она руководит отделом…»

Мадлен. Это сущая правда.

Фрэнсис. «У нее отдел исламского искусства. Спроси, у кого хочешь. Она даже со своим шефом не разговаривает».

Мадлен. И это правда. А с чего мне было с ним разговаривать?

Фрэнсис. «И вообще она там ни с кем не общается. Ей никто не нужен . Она самодостаточна». (Фрэнсис на минуту умолкает) . Потом, взглянув на меня, он добавлял: «А знаешь, что мне нравится в Мадлен? Что ей, по большому счету, на все наплевать. В этом ее секрет. Ей никто не нужен, чтобы оправдать факт собственного существования».

Молчание.

Мадлен. Понятно. И что вы на это отвечали?

Фрэнсис. Что я могла сказать? Я же вас тогда не знала.

Мадлен. Да, конечно.

Фрэнсис. Я вас видела всего один раз, помните? Мы встречались только раз.

Обе погружаются в воспоминания о той встрече, затем неожиданно Фрэнсис улыбается чему-то другому.

Хотя, раз уж вы спросили, на следующий вечер я все-таки придумала, что ему ответить…

Мадлен. Да?

Фрэнсис. Да, придумала, что сказать.

Мадлен. И что же?

Фрэнсис. Мы были в постели. Я погасила свет. «Значит, ей ничего не нужно, так? Ты так сказал? Женщина без потребностей ! Да это же само совершенство, если с ней еще и спать можно!»

Мадлен. Молодец!

Фрэнсис. «Это же просто рай, к которому приделали ноги! Мечта любого мужчины!..» А он только сказал: «Если ты непременно хочешь казаться вульгарной — пожалуйста…»

Обе смеются.

Мадлен. Вот мерзавец!

Фрэнсис. И еще добавил: «Ты же ничего не знаешь. Ничего не понимаешь».

Молчание.

Мадлен. А что было потом?

Фрэнсис. Потом я включила свет.

Мадлен. Да?

Фрэнсис. Да. Просто, чтобы его позлить. То включу, то выключу. Как в гестапо. Я же не зря смотрела фильмы про войну!

Мадлен. Ловко придумали.

Фрэнсис. А что еще я могла? В моем-то положении? У меня только и оставалось право действовать ему на нервы.

Мадлен. И вы им воспользовались?

Фрэнсис. О да, сполна.

Обе улыбаются.

Я ему сказала: «Ответь, пожалуйста, на один вопрос. Кто такая эта Мадлен?» Тут он попытался встать, но я сказала: «Нет уж, извини, я должна это для себя уяснить. Я тебя спрашиваю, и мне нужен ответ». Я встала в изножье кровати и включила еще одну лампу. Потом еще одну. (Неожиданно Фрэнсис повышает голос) . «Кто такая эта Мадлен? Кто она такая, черт возьми? И почему я должна с ней делиться? Скажи: по какому такому праву я должна с ней делить своего мужа?»

Мадлен улыбается.

Мадлен. Он разозлился, да?

Фрэнсис. Откуда вы знаете?

Мадлен. Догадалась.

Молчание.

И что же он вам ответил?

Фрэнсис отворачивается.

Фрэнсис. Он сказал: «Во что превратилась жизнь!»

Мадлен. Жизнь?

Фрэнсис. Наша жизнь

Мадлен. Да, я поняла.

Фрэнсис делает паузу.

Фрэнсис. Он сказал мне: «Ты знаешь, что такое семья? Я тебе объясню. Семья — это ячейка эгоизма, оправдание эгоизма, поэтому политики так ее защищают. Она как профсоюз, который помогает своим членам себя увековечить. Ее единственная цель — защитить собственные интересы. Это, если угодно, как крестовый поход за саму себя, любимую. Семья идеальна в теории и эгоистична на практике. Это же настоящий картель! Официальное разрешение наплевать на всех остальных». (Фрэнсис делает паузу и теперь прямо обвиняет Мадлен) . «И что с того?» (Фрэнсис обращается к Мадлен, будто перед ней Мартин. Говорит возмущенно) . «Что с того?» «То, что Мадлен — не такая. Мадлен в этом не участвует», — сказал он.

Мадлен некоторое время смотрит на нее.

Мадлен. Он так и сказал? Этими самыми словами?