Дэвид Хэйр - Дыхание жизни

Фрэнсис. Вы так сказали?

Мадлен. Да.

Фрэнсис. А он?

Мадлен. Он сказал: «Я не делаю тебе одолжения. О чем ты? Просто я хочу тебя проводить».

Мадлен умолкает. Молчание.

Фрэнсис. И что потом?

Мадлен. Я сказала: «Кроме того, я на несколько лет старше тебя, так что, прошу прощения, я и сама могу прекрасно пройти по Бирмингему, даже рано утром. Для этого не обязательно идти в обнимку с парнем. Не нужен мне никакой парень. Во всяком случае, не для этого». (Мадлен опять останавливается и вспоминает) . Он лежал в постели и смотрел на меня. По-особому, как он умеет. Из-под ресниц, как-то лениво. Он тогда сказал: «Брось». А я сказала: «Ничего не брось. Мы уже два раза занимались любовью. И я с первого раза все поняла. Сразу поняла, потому так прямо и говорю. Теперь я уже наперед знаю: ты никогда не будешь меня достаточно любить. Ты и сейчас недостаточно меня любишь». (Мадлен выжидающе делает паузу) .

Фрэнсис. И что же он ответил?

Мадлен. Он сказал: «Любить? Но мы ведь только что познакомились». (Мадлен поворачивается и смотрит на Фрэнсис) . Вот и все. На этом все и кончилось…

Фрэнсис. Понятно.

Мадлен. Да.

Фрэнсис. Теперь я многое понимаю.

Мадлен. Да.

Фрэнсис. Теперь все встало на свои места.

Недолгое молчание.

Я и не подозревала.

Мадлен. Это происходило в дешевом гостиничном номере в Алабаме. Там был светлый бежевый ковер, на стене картины: гелиотропы и еще что-то зеленое. (Мадлен жестикулирует, словно восстанавливая по памяти вид той комнаты.) С одной стороны — кровать, низкая. С другой — окно, коричневые занавески. Вон там — шкаф. А под окном — цветочный горшок, тоже зеленый. (Мадлен усмехается над нелепостью своих воспоминаний) . Все в моей жизни сводится к тому моменту…

Фрэнсис. Понимаю.

Мадлен. И с той самой минуты все полетело кувырком ко всем чертям.

Фрэнсис. Что же случилось?

Мадлен недолго обдумывает ответ.

Мадлен. У меня уже был тогда опыт, были мужчины. Но никогда не было ничего подобного.

Фрэнсис. Нет?

Мадлен. Честное слово. (Мадлен встает и опять начинает говорить с вызовом) . Я не хочу, чтобы за меня решали, вот что я тогда подумала. Я ни за что на свете не дам собой командовать, как бы этот парень ни был мне нужен.

Фрэнсис неподвижно наблюдает за ней.

Фрэнсис. И что вы сделали?

Мадлен. А вы как думаете?

Фрэнсис. Не знаю. Я же не вы.

Мадлен. Я вернулась к себе в общежитие.

Фрэнсис. Одна?

Мадлен. Одна. Конечно, одна. А потом пошла на автобус. Ну, сначала сложила вещи. Помню, как собиралась.

Фрэнсис. Вы хотите сказать, что уехали из города?

Мадлен. Именно. Уехала из города. (Мадлен задумывается, потом смотрит в сторону) . Не все ли равно? Разве это что-то меняло? Ровным счетом ничего. А потом я встретила его через пятнадцать лет.

Наступает молчание. Мадлен отходит к скамье под окном. Фрэнсис качает головой, осмысливая услышанное.

Фрэнсис. Никогда нельзя ничего предугадать.

Мадлен. Да уж. Не многое.

Фрэнсис. Мы думаем, что ведем себя разумно, но это не всегда в нашей власти. Максимум на что можно рассчитывать — что не наделаешь глупостей. (Фрэнсис поднимает глаза на Мадлен) . Знаете, я даже понятия не имела…

Мадлен. Откуда же вам было знать?

Фрэнсис. Кстати, когда же это было? Всего несколько лет назад. Когда я узнала…

Мадлен. Да?

Фрэнсис. …когда я узнала о вашем существовании.

Фрэнсис замолкает. Пауза.

Мадлен. И что?

Фрэнсис. Это было как-то вечером, когда он пришел домой. В течение многих лет я что-то чувствовала, наверное, чутье подсказывало, но не более того. А в тот вечер прямо спросила. Просто так, без особой причины. И он так же просто мне о вас рассказал. Еще он добавил: «Я знал ее задолго до тебя».

Фрэнсис смотрит на Мадлен в надежде на подтверждение своих слов.

Мадлен. Это правда.

Фрэнсис на мгновение отворачивается.

Фрэнсис. В тот вечер произошло нечто особенное.

Мадлен. Вот как?

Фрэнсис. Дело было летом; мы в то время любили посидеть в саду с бутылкой вина. Он тогда еще пригласил к нам викария. Сказал, что встретил его на улице, по пути с работы. Это меня насторожило, потому что он начал что-то уж слишком часто это делать, и я не понимала, зачем.

Мадлен. Да, странно.

Фрэнсис. Не то чтобы мы ходили в церковь, или были как-то дружны с викарием… Мартин, бывало, спрашивал: «А каков теперешний взгляд церкви на первородный грех?» И бедняга викарий подробно отвечал, а Мартин начинал делать мне какие-то знаки, подмигивать…

Мадлен. Да, представляю.

Фрэнсис. …И вот он там сидел, закатывал глаза, жестикулировал, а викарий все говорил и говорил. (Фрэнсис делает движения рукой, изображая Мартина) . «Викарию одиноко», — говорил он мне потом, после второй бутылки вина. А иногда и третьей. «Если мы его не пригласим, то кто?» Но еще до того вечера я поняла, что это не викарию было одиноко.

Мадлен. Да.

Фрэнсис с сожалением умолкает и предается воспоминаниям, прежде чем продолжить.

Фрэнсис. «Видите ли, вот что меня смущает в учении церкви о первородном грехе», — это говорил Мартин, обычно предвкушая развлечение, которое должно последовать. Но я все же думаю, он и вправду хотел знать. Откинувшись в кресле, он обычно говорил: «Эта ваша религия такая путаная…»

Мадлен. Да?

Фрэнсис. «Ведь человек рождается во грехе и живет во грехе, ведь так вы говорите?»

Мадлен. Так они и говорят.

Фрэнсис. «Но что это значит? Объясните мне, что это на самом деле значит», — говорил он. (Фрэнсис встряхивает головой) . Я запомнила именно тот вечер. Я сидела с бокалом в руке, наблюдала за ними и думала: ведь он разговаривает с викарием. За час до этого он мне что-то сказал. Я о чем-то его спросила, и он ответил. А потом? Вот он тут сидит, милый, неряшливый, полноватый, лысоватый Мартин Бил, член королевской адвокатской коллегии, радикал, и разговаривает с викарием, и подмигивает мне, улыбается, делает знаки, будто мы с ним в каком-то сговоре, будто понимаем друг друга… А я? Я в этом вовсе не уверена… Я чувствую себя такой потерянной, такой обездоленной. И я подумала: а чего я хочу? Я даже сама не знаю, чего хочу.

Пауза.

«Так что, викарий, мы обречены на страдания? У нас что, совсем нет выбора? Как вы считаете, все предрешено? Мы все обречены?»