Дэвид Хэйр - Залив в Ницце

Валентина. Совсем ничего?

Софья. Рядом с Гришей я нескладная, неинтересная, недалекая; мне все время нужно что-то доказывать. Он во всем задает тон. Ему-то, конечно, ничего не нужно никому доказывать: в тридцать семь он уже директор школы, на хорошем счету в партии. И в шкафу у него всегда все ровно стопочками разложено! У меня, как правило, тоже. Но « как правило » — это не то же самое, что « всегда », правда? На это самое « как правило » требуется большое усилие воли. Все, что я делаю… вернее, все, чем я могу быть — это лишь незначительный, ненужный штрих к блистательному Гришиному портрету. Григорий и Софья. После десяти лет совместной жизни у каждого из нас своя роль. В то время как с этим… другим… мужчиной я неожиданно становлюсь совершенно новым человеком.

Пауза.

Валентина. Как я поняла из твоих слов, он не столь безупречен, как…

Софья. Не надо все так упрощать!

Валентина. Птица невысокого полета, так ведь?

Софья. Нет!

Валентина. Значит, ты нашла себе посредственность, чтобы сравнение было в твою пользу. Ты это хочешь сказать?

Софья. Да вовсе нет!

Валентина. Ну, что, я угадала? (Валентина неожиданно задает вопрос с особой настойчивостью. Ждет, но не получает ответа, и смеется) . Чем он хоть занимается, этот твой безымянный «другой мужчина»?

Софья. Он работает в Управлении канализации.

Валентина. Я же говорила!

Софья раскраснелась от негодования. Она грозит матери пальцем.

Софья. Мама, если ты мне помешаешь, я тебя никогда не прощу!

Валентина. Я помешаю? А я-то что могу сделать?

Софья. Если ты не поддержишь меня.

Валентина. Не поддержу тебя?

Софья. Ну, да.

Валентина. Я? Сидя в пустой комнате, куда ты практически не заглядываешь?

Софья. Неправда, я к тебе захожу.

Валентина. Не часто. И, случись что, не думаю, что ты станешь скучать по этим нечастым визитам.

Софья все еще возмущена.

Софья. Тебе ведь Гриша даже не нравится.

Валентина. Ну…

Софья. Это правда, мама. И никогда не нравился, с самого начала. Ты говорила, он самодовольный пижон.

Валентина. При чем тут я? Тебе не меня нужно бояться. Если ты до сих пор этого не поняла, тебе нужно посмотреть в глаза своей совести — твоим детям.

Софья. Ты считаешь, я не думаю о них? Мама, это так тяжело! Но у меня есть право на собственную жизнь.

Валентина отворачивается с улыбкой.

Валентина. Ах, право!

Софья. Не сомневаюсь, что огромным усилием воли наш брак можно было бы спасти. Если очень постараться, то мы могли бы вместе дожить до старости. Но я помню, ты как-то раз сказала: на свете нет ничего такого, чего стоило бы добиваться усилием воли.

Валентина. Это я так сказала?

Софья смотрит на нее, затем отходит, качая головой.

Софья. И все равно, это было бы ошибкой. В конце концов, существуют же какие-то принципы.

Валентина. Вот как?

Софья. Да!

Валентина. Ты все еще веришь в принципы?

Софья. Конечно. А как же иначе? Ведь каждый человек имеет право свободно строить свою личную жизнь, как захочет.

Валентина удивленно поднимает брови.

Валентина. Господи, какие у тебя удобные принципы!

Софья. Извини, мама, но я действительно в это верю.

Валентина. До чего же удобно! Просто не верится. Принципы! Которые по чистой случайности совпадают именно с тем, чего ты так страстно желаешь. Какое везение! Лучше и быть не может. Ну, давай, уходи к этому мужчине. И назови это «правом на личную жизнь». «Я должна быть сама собой, я должна делать то, что мне хочется»… (Улыбается) . Я все это уже слышала раньше. На бульварах. В кафе. Там, в Париже. Эти слова у меня ассоциируются с оцинкованными столиками и шипением пива в кружках. И все вокруг толковали о своих правах. «Я должна иметь возможность реализовать себя». Но я иначе это называла: это были не принципы , а обычный эгоизм.

Софья. Мама, ну как ты можешь мне такое говорить?

Валентина. Очень просто. Мужчины — друзья твоего отца — говорили мне эти самые слова, притом много раз. Когда я узнала, что беременна, они говорили: «Избавься от ребенка. Подумай о себе, у тебя должна быть личная жизнь. А ребенок станет обузой. Ты имеешь право на счастье. Продолжай заниматься живописью и реализуй свой талант!» Так что самим фактом своего существования ты обязана тому, что я не сделала выбор в пользу моей «личной жизни».

Софья. Да, но это другое дело…

Валентина. Совсем не другое. Просто я тогда решила вести себя по-взрослому. Приносить жертвы, делать то, что нужно, отдавать себя другим, порой напрочь забывать о себе, иногда быть жесткой — да-да, вот как сейчас я вынуждена быть жесткой с тобой…

Софья. До чего же ты любишь эту свою «жесткость»! Послушать тебя, так это самое главное человеческое качество.

Валентина отворачивается, но Софья не отступает.

По крайней мере, здесь моей вины нет. Сама виновата. Ты любишь ответственность? Вот она, пожалуйста. Ты разрушила свою жизнь собственными руками. Никого не спросившись. (Она отворачивается) . И я не позволю, чтобы ты и мою жизнь исковеркала.

В открытых дверях появился Петр Линьков. Ему за 60; он лыс, одет в простой синий плащ, в руках держит шляпу. Он стоит с извиняющимся видом .

Петр. Извините, пожалуйста.

Софья. О господи!

Петр. Я не помешал?

Софья. Нет-нет, входи.

Валентина. Пожалуйста, уйдите! Кто это?

Софья. Это он .

Валентина. Что значит « он »?

Валентина в изумлении от возраста и внешнего вида Петра.

Софья. Это Петр Васильевич.

Валентина. Какой еще Петр Васильевич?

Софья. Ну, тот самый Петр Васильевич! Мама, проснись, наконец! Это Петя — ну, « безымянный мужчина ».

Валентина. Это он ?

Софья. Да.

Петр. Вы о чем?

Софья. Боже мой, ну сколько еще тебе объяснять?

Петр. То есть, как это «безымянный»?

Софья. Подожди.

Валентина. Это вы в Управлении Канализации работаете?

Петр. То есть, я…

Софья. Оставь его в покое. Ты прекрасно знаешь, кто он. Петя, не надо ничего отвечать.

Петр. Да я и не успел.

Софья. Не поддавайся на ее уловки. Она очень хорошо умеет говорить так, что любые слова звучат как оскорбление.