Дэвид Хэйр - Залив в Ницце

Петр. Да будет тебе!

Софья. Это в то время как она там якобы училась рисованию!

Валентина. То был Париж! (Она делает паузу, словно тем самым охраняя свои воспоминания) . В Париже все по-другому.

Софья. Конечно, как же я сразу не догадалась! Ведь Париж — это единственное место, где людям разрешено быть счастливыми! (Она выжидает минуту. Затем продолжает спокойно.) Или это просто тебе так удобнее?

Молчание. Софья выжидает. Но Валентина кажется не более чем удивленной.

Валентина. Значит, ты считаешь, что счастье — в свободе?

Софья не отвечает.

Ты думаешь, это одно и то же? А вы как думаете, Петр Васильевич?

Петр. Затрудняюсь вам ответить… Знаете, мне нелегко живется. Половина зарплаты уходит бывшей жене. Сыновья уже взрослые, оба работают на бутылочной фабрике. Один молодец, не жалуюсь. А вот второй родился слегка заторможенный. Вот я о нем и думаю постоянно. Почти каждый день. Даже каждый час. (Грустно улыбается) Я не спец по свободе.

Валентина. По крайней мере, вы мудрее ее.

Петр нервно смотрит на Софью.

Петр. Я только знаю, что мне не слишком везло в жизни. Вот мне скоро шестьдесят три стукнет. И что? Честно говоря, мне даже особо рисковать ничем в жизни не довелось. В общем, кроме Сони у меня ничего нет. То есть… мне грех жаловаться, я живу один, у меня комната неплохая; еще я гулять люблю, хожу в парк — встречаюсь с коллекционерами… Я авиамоделями увлекаюсь…

Софья. Ты бы видела, мама, какие у него чудесные модели!

Петр. Да нет, обыкновенные… Но без Сони мне и жить незачем. (Опять смотрит на Софью.)

Валентина. А раньше это вам в голову не приходило?

Петр. То есть как?

Валентина. До того, как вы с ней познакомились.

Петр. Нет, наверное. Вряд ли. С чего бы? Но теперь я твердо знаю.

Валентина. Вот вам и любовь! Ведь до встречи с ней вы были счастливы.

Петр. Счастлив? Нет.

Валентина. Но вы же тогда не говорили « мне жить незачем ». (Она неожиданно говорит громче.) Да вы прямо как дедушка Стравинского!

Петр. Что-то я не понимаю.

Валентина. Дедушка Стравинского умер, пытаясь перелезть через садовую изгородь, когда спешил на свидание к даме своего сердца! Ему тогда было сто одиннадцать лет.

Петр улыбается. Валентина смеется. Только Софье не смешно.

Софья. Мама, не надо так о Петре Васильевиче!

Валентина. А что такого…? (Неожиданно начинает двигаться по комнате и опять решительно переходит в атаку.) Ну, допустим, у вас все получится. А вдруг она вами просто пользуется, чтобы развод получить?

Софья. Да я бы никогда в жизни…!

Валентина. Что тогда?

Петр. Вы что имеете в виду?

Валентина. Любовь — это боль. Разве я не права?

Петр недоверчиво смотрит на нее, опасаясь подвоха.

Петр. Не совсем.

Валентина. Вы на себя посмотрите. Вы же стоите как на пытке! Переминаетесь с ноги на ногу…

Петр. Я…

Валентина. Все время украдкой на нее смотрите, проверяете, одобряет ли она то, что вы говорите. Постоянно думаете, как Соне понравится то или это. Мне всегда бывает смешно, когда в романах двое любящих соединяются в конце повествования. Занавес! Наконец-то они падают в объятия друг друга. Читатель рукоплещет. А на самом деле книги должны с этого начинаться. (Улыбается) Это же сплошная фантазия, что любовь решает все проблемы. Любовь больно ранит. Она будто кожу с тебя сдирает! Вы не согласны?

Петр. Да, отчасти.

Валентина. Неожиданно все, каждая мелочь, приобретает огромный смысл. Не приведи господь! Все время быть начеку, улавливать каждую малейшую деталь, каждый оттенок чьих-то чувств. Это так унизительно! Да я бы ни за какие деньги…! А потом что? Что там, в будущем? Что вас ждет? Два года по судам ходить? Два года взглядов украдкой и терзаний, все ли в порядке? Не надоело ли ей? Люблю ли я ее? А она меня? И что же в результате? Вы неожиданно поймете, что спокойной жизни у вас никогда не будет. И не надейтесь. Если это действительно любовь. Как это похоже на агонию! Уж поверьте мне. В общем, как в картах: то ли повезет, то ли нет… И вот ради этого — этого! — надо послать все к черту. Мужа, работу, детей. Да, Гришу тоже — ведь это разрушит и его жизнь. Все ставится на кон ради прихоти двух бездомных голодранцев. (Наклоняется вперед) . И ведь в итоге — никакой гарантии. Никакой! (Встает, окончательно доказав свою правоту) . Люди должны держаться друг за друга. Держаться за то, что имеют. За то, что знакомо. В этом — проявление настоящего характера.

Софья. Ты правда так считаешь?

Валентина. Конечно. Но теперь люди предпочитают сдаваться без боя.

Софья улыбается, как будто все только что сказанное ее не касается.

Ты из всего делаешь драму. А я просто принимаю все, как есть, и живу дальше. Потому что я знаю жизнь. И знаю, какой она никогда не будет !

Петр удивлен спокойствием Софьи. Тем временем Валентина начинает нападать на Петра .

А вы — просто старый, плешивый идеалист! Да-да, старый и плешивый! И рубашка на вас не по возрасту. И брюки нелепые. Нет ничего хуже мужчины, который не умеет стариться с достоинством. (Садится в стороне, истощив всю свою агрессию) . Мне, кажется, обещали чаю. (Неожиданно переходит на крик, как будто не знает, что еще сказать) . Мне чаю обещали!

Петр. Я принесу.

Софья. Нет, я сама схожу.

Она выходит, улыбаясь. Петр остается стоять рядом с картиной. Валентина по-прежнему сидит на месте.

Валентина. Она хорошая девочка. Никогда никого не обидит. Просто она слабая. И еще бог не дал ей таланта. Знаете, ее отец был солдатом. Я была с ним знакома всего три недели. Он утверждал, что где-то шла война. А я ничего такого и не слышала. Потом он сказал, что его батальон отправляют на фронт. Я, конечно, никогда никакого батальона в глаза не видела. По его словам, Франция воевала где-то в Абиссинии. Но я не проверяла. А вы не знаете, была такая война?

Петр. Не знаю, никогда не слышал.

Валентина. Вот видите. А теперь уже трудно что-либо выяснить.

Петр. Это было в Париже?

Валентина. Да, в Париже. Париж и Ленинград — это все, что я видела в своей жизни.

Петр выдерживает паузу.

Петр. Вы, наверное, с разными знаменитостями встречались.

Валентина. Ну что вы. Ничего такого не было. Да мне это было и неинтересно. Хотя однажды меня позвали на вечеринку, где должен был быть Форд Мэдокс Форд.