Акоп Паронян - Высокочтимые попрошайки

Рассуди поди, когда, с одной стороны, решительно не имеешь понятия о существе дела, а с другой — не знаешь, кого из названных лиц оправдать, дабы у пустозвона, от речей которого страх как у тебя разболелась голова, не болело сердце. Впрочем, я и здесь нашёл-таки выход из положения, придумав следующие ответы. «Хорошо бы пойти на мировую» — «Да, но кто же из них прав?» — «А! стоит ли связываться с дурным человеком!» — «Но я умоляю, скажи мне всё-таки, кто же из них прав?» — «Зачем ты, братец, вынуждаешь, чтобы я сказал, кто именно прав, когда это и без того известно, как дважды два?»

Многие этими ответами удовольствуются, но находятся и менее сговорчивые, кои, кажется, не постыдятся предать тебя в руки полиции, если ты не скажешь, что прав Маркос, а не Киракос, или наоборот. Чтобы отделаться от них, обычно я говорю, мол, более не располагаю ни минутой, и задаю стрекача. Но в последнее время я стал замечать, что этот мой ход даже усиливает приступ многоречивости, и раз заядлому одному пустомеле, рискуя быть невежливым, сказал: «Сударь, я согласен слушать тебя два часа, но за это ты должен заплатить два золотых, и если ты предложишь хоть на грош меньше, мы не столкуемся». По счастью, он предложил мне всего ползолотого, я не взял, и мы расстались. Слышно, однако, что этот мой знакомый на днях за четверть золотого сразу двух слушателей нанял. Невольно позавидуешь «Масису», который, вместо того чтобы платить своим читателям, ухитряется брать с них деньги.

Абисогом-ага не последовал моему примеру, и, как вы помните, когда вопросом касательно помидоров изобличил себя в том, что он не слушал-таки Манука-агу, то, желая несколько затушевать свою невоспитанность, сказал: «Слушал, ни слова не пропустил». Хорошо он сделал, спрашивается? Плохо он сделал. На его месте я вот что сказал бы: «Видишь ли, братец, человек должен знать совесть, особенно когда он говорит, а кто-то его слушает. Вот уже восемь часов я хочу есть и мне нет надобности уточнять, кому и кем приходится Мартирос-ага или там Геворг-ага, сожалеть, что часовщик влепил Торосу-аге пощёчину, а Торос-ага дал часовщику пинка». Так в лицо и сказал бы, и не только обыкновенному любителю молоть языком, но даже и тем архиереям, что из одной любви к многоглаголанию проповедуют по четыре часа подряд и ещё обижаются, если кто из прихожан во время проповеди выходит из церкви. И мне уже раз привелось усовестить одного епископа. После своей проповеди, длившейся часов пять, он, выйдя из церкви, заторопился куда-то, и я спросил его: «Куда вы, ваше преосвященство?» — «Вспотел так, что должен пойти в келью — исподнее сменить. А вы куда?» — «Домой, мне тоже нужно сменить исподнее».

И с того дня епископ, произнося проповедь, более не размусоливает.

Да, Абисогом-ага не проявил, к сожалению, подобной дерзости, и это позволило Мануку-аге продолжить свой рассказ…

— Помидоры у нас и в суп кладутся, и в некоторые другие блюда, но никоим образом — не в часы, — сказал Манук-ага в смущеньи.

— Благодарствую. Значит, помидоры, здесь и в суп кладут, вот это я и хотел узнать.

— Вы с помидорами любите суп или без них?

— С помидорами люблю.

— Ну и отлично. Теперь вернёмся к нашему разговору. На чём же мы остановились? Да, на Торосе-аге. Чудной он человек — этот наш Торос-ага, много у него историй, в другой раз расскажу, и опять мы с вами время скоротаем. Но ближе к делу… Встречается сегодня утром Мелкон-ага…

— Несу, несу! Абисогом-ага, ешьте, пока горячий, — проговорила хозяйка, войдя с кастрюлей в руках в столовую.

— Да, неси, давай, я очень проголодался, — сказал Абисогом-ага.

— Милости прошу.

— Благодарствую, — буркнул Абисогом-ага и приготовился есть.

Но едва он поднёс ложку ко рту, как его будто что подкинуло.

— Кажется, суп чересчур горячий, извините, Абисогом-ага, — сказала хозяйка.

— Отпейте глоток воды, Абисогом-ага, — посоветовал хозяин.

— Ничего, пройдёт.

— Вы почему же, мадам, не знаете, горячий у вас обед или холодный? — пожурил супруг жену.

— Сегодня, Абисогом-ага, вам уж, видно, придётся закрыть глаза… на наши недостатки.

— А, пустяки.

— Пока суп остывает, расскажу-ка я хоть сегодняшний случай, — сказал Манук-ага.

— Манук-ага, не надоедай Абисогому-аге, может, ему и нежелательно вовсе… особенно в такой поздний час.

— Я ж для того и рассказать хочу, чтобы время шло быстрее и гостю не было скучно.

— Отложи на завтра: сейчас, такой уставший, он ведь уже не в силах слушать тебя.

— Я думаю, Абисогом-ага охотно послушал бы мой рассказ о наших национальных делах.

— Я бы послушал, спору нет, — ответил гость, — но, как говорит хозяйка, подождём до завтра, нынче я и впрямь очень притомился.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, но история члена нашего квартального совета — просто моё почтение! А уж если бы сам Мелкон-ага рассказал, мы бы со смеху померли.

— Суп остыл, ешьте, пожалуйста, — сказала хозяйка.

Она только что произнесла эти слова, как Абисогом-ага с жадностью набросился на похлёбку.

— Выпьемте ещё по рюмочке водки, Абисогом-ага, — предложил Манук-ага.

— Спасибо, не хочу.

— Мадам, налейте Абисогому-аге вина.

— Манук-ага, ты что это сегодня всё какие-то глупости говоришь? Сколько я знаю, вино к супу не подходит.

— Отчего же? Интересно, понравится ли ему наше вино?

Хозяйка вышла и вернулась не с вином, а с блюдом варёного мяса.

Гость ел с большим аппетитом, так что мясо глотал не разжёвывая.

— Слава тебе, господи, нынче опять наелись, — сказал Абисогом-ага после того, как опустошил свою тарелку; затем, перекрестясь и низким голосом пропев «Отче наш», он выбрался из-за стола и дал понять, что хотел бы вымыть руки.

— После еды вы обязательно моете руки? — спросила хозяйка.

— Если есть вода…

— У нас этой привычки нет, но раз вы моете…

Абисогом-ага помыл руки и, вытерев их, осведомился, где он будет спать.

Хозяйка, взяв лампу, проводила гостя в отведённую ему на втором этаже спальню.

Мы почти определили бы размер этой комнаты, если б сказали, что длиною она была с Абисогома-агу. Постель была приготовлена у единственного на втором этаже окна, которое смотрело на улицу. Обстановка комнаты состояла из одного стула, квадратного столика, зеркальца, графина с чашкой, расчёски и щётки.

Войдя в комнату, Абисогом-ага воздел руки к потолку и снова восславил господа — за то, что избавился-таки наконец от всех напастей и остался один. Я не преувеличу, если скажу: в эти минуты он блаженствовал. Только что выпущенный из тюрьмы узник вряд ли испытывает большую радость.

Кончив славословие, Абисогом-ага разулся, разделся и лёг.