Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— Я... ну да, — осторожно отвечал Ремус, — только я не был уверен, что ты не передумаешь. Ну, знаешь, с учетом всех обстоятельств. И так до сих пор и не понимаю, отчего ты решил мне помочь.

— Н-да... похоже, альтруизма ты от меня не ждешь, — в его голосе звучала издевка — тонкая и неуловимая, словно невесомый аромат, разлитый по бескрайнему лугу. — Станет ли тебе легче, если я сознаюсь, что действую не вполне бескорыстно?

— Не знаю, можно ли это назвать словом "легче", — произнес Ремус, тщательно взвешивая каждое слово, — но я, по крайней мере, буду лучше понимать, что к чему.

— Что ж, в таком случае стоит тебя просветить: я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал.

— Пообещал... — настроение пошло ко дну, как брошенный в воду булыжник. Что явно не осталось незамеченным, поскольку невозмутимостью того самого булыжника Ремус никогда не отличался — все чувства были написаны у него на лице.

Снейп, как оказалось, стоял совсем рядом, и его голос понизился до шепота, но слова каким-то чудом оставались ясно различимыми — будто у его собеседников, как по команде, обострялся слух.

— Где-то с год тому назад ты, Блэк, Поттер и я оказались замешаны в одной истории, которая... скажем так, имела все шансы закончиться весьма печально, хоть этого в конечном счете и не произошло.

В животе разрастался холодный ком, словно Ремус проглотил ведерко льда. Он молчал — губы сковало немотой...

— С одной стороны, преуспей я в том, что замыслил, — и вас бы в лучшем случае отчислили из школы. Но улыбнись удача Блэку — и моему хладному трупу было бы в высшей степени безразлично, что вскоре моя участь постигла бы и тебя... даже не сомневаюсь, что эта мысль тебя посещала; наверняка тебе известно, что заражение мага ликантропией есть преступление, караемое смертью.

— Я это знаю, Снейп, — выдавил Ремус; надтреснутый голос словно застревал в горле.

— Меня не удивляет, что Блэк об этом не подумал — или же не захотел думать...

Ремуса замутило; тошнота поднималась внутри, как черные миазмы... Ему было нельзя возвращаться к этим мыслям, нельзя, иначе он окончательно свихнется...

— Чего ты от меня хочешь, Снейп?

Еле заметная пауза.

— Некоторое время назад в моем распоряжении оказалась определенная информация, которой я ранее не обладал, — Снейп произнес это непринужденно и будто бы даже небрежно, но его голос звучал так уверенно, и такая в нем была магнетическая сила, что у Ремуса мурашки поползли по коже. Чутье подсказывало, что с ним играют в какую-то игру, и когда он поймет, в какую именно, то очень, очень этому не обрадуется. — А именно, что Блэк, Поттер и Петтигрю являются незарегистрированными анимагами...

Внутри стало пусто — словно из тела разом испарились все органы.

— ...с анимагическими формами собаки, оленя и крысы соответственно, и эта троица скрашивает твои полнолуния, выпуская тебя... ну, надежным это убежище уже, конечно, не назовешь... словом, они украдкой, подобно ворам, пробираются к тебе в хижину, и вы вчетвером отправляетесь на променад по окрестностям Хогвартса под полной луной.

В пустоту внутри Ремуса словно залили свинец.

— Интересно, осознаешь ли ты, что для них это равносильно пособничеству в совершении самоубийства? С учетом тех законов, что мы только что обсуждали, я имею в виду. Ведь если ты вырвешься из-под их контроля и кого-нибудь укусишь... Правда, это может оказаться всего лишь какой-нибудь маггл, в каковом случае тебя ждет только штраф...

— Я... — все вокруг завертелось — так безудержно, словно Ремус столкнулся с бладжером и теперь на бешеной скорости несся к земле, изо всех сил цепляясь за метлу. Он дотянулся до того, что было под рукой — до одеяла — крепко сжал пальцы и попытался вздохнуть. — Я... ты... но как? Откуда?..

— Информация о моем источнике разглашению не подлежит, — скучающе-невозмутимо ответствовал Снейп.

— Не надо, пожалуйста, только не отчисление, — внутри мутной волной поднимались панический страх и чувство вины, — прошу тебя, я расскажу про свои прогулки Дамблдору, я брошу школу, лишь бы только они не...

Снейп презрительно хмыкнул.

— Ради Бога, прекрати, Люпин; я не хочу расстаться с завтраком. Твое самопожертвование столь же смехотворно, сколь и тошнотворно; если же ты всерьез предполагаешь, что эта жалкая резиньяция для меня хоть что-то значит, то твоя умственная ограниченность воистину безгранична. Пожелай я устроить публичное бичевание грешников — на твою шкуру бы точно не позарился; ты думаешь, я не знаю, кто идейный вдохновитель всех их эскапад?

— Так чего же ты от меня хочешь? — с отчаянием спросил Ремус.

— Я уже сказал — мне нужно обещание.

— Какое? Больше так не делать?

— И как ты собираешься им помешать? — тихо поинтересовался Снейп; в его словах отчетливо слышались пренебрежительные нотки. — У тебя ничего не выйдет, даже если речь зайдет о сущей ерунде — вроде солонки с пауком из магазина приколов, которую они захотят подбросить в воскресную школу.

— Да, это так, — несчастным голосом подтвердил Ремус.

— Прекрати себя жалеть, Люпин. Ты и сам знаешь, что от твоих действий дурно попахивает. Будучи неплохо знаком с вашей братией, я более чем уверен, что они тебя активно уговаривали, — но это ты, черт возьми, позволил им себя уговорить.

Ремус разрывался между двумя противоположными полюсами: с одной стороны, его захлестывали стыд и угрызения совести, а с другой — желание возразить Снейпу. Он не знает, что это такое, настаивала его вторая половина... не знает, каково это — когда тебя запирают в хижине, и ты один и напуган, а луна все выше и выше, и вместе с ней, словно прилив, внутри поднимается багровая мгла... И голоса, что хором шепчут: посмотри, это ты — а кости трещат, и скелет словно плавится и лепится заново, и в глазах темнеет от боли, такой невозможной, что хочется только одного: сдаться... Но как только ты перестанешь бороться — верх возьмет тот, другой, такой же непонятный и чуждый, как темная сторона луны; чужак, которому хочется только одного: рвать, и умерщвлять, и заливать землю кровью, пока мир совсем не опустеет... Эта тварь всегда сидела под кожей — всегда, даже в самые безопасные ночи, и Ремусу никак не удавалось отделаться от мысли: а что, если в один прекрасный день граница между ним и его подлунной тварью вдруг исчезнет? Что, если волк — это тоже он сам? Лишь удобная отмазка, как полагали все вокруг?..

Все, кроме Сириуса, Джеймса и Питера — единственных, кто не считал Ремуса и его волка единой личностью. Они говорили, что понимают: он не хочет никого кусать, ему нехорошо от одной мысли о том, что кому-то придется перенести то же, что и ему. Это перевернет чужую жизнь вверх тормашками; разрушит ее до основания... Они его понимали — он им поверил, поверил от всей души...