Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

24/X. Вчера был в первый раз у Peter Gast’а , ближайшего друга и ученика Ницше, одного из редакторов полного собрания сочинений Ницше [1856]; как Вам известно, он музыкант и естественник, его композиции не признаны, ибо, во-первых, он антимодернист , во-вторых, антирекламист ; мы с Колей никак и нигде не могли достать их; Ницше очень высоко ставил талант Гаста; когда мы вернемся после концертов в Веймар, то возьмем у него его сочинения и просмотрим. Гаст живет очень скромно и безалаберно не по-немецки, принял меня очень любезно, усадил, и мы начали говорить до сипоты, как с Вами или с Петровским или Кобылинским, одним словом, по-русски (хотя и на немецком языке). Говорили часа три. На прощание он подарил мне оттиск своего введения в Menschliches Allzumenschliches [1857]. – Помните симпатичного тапера у Кати Кобус? С печатью непризнанного гения на челе? Так вот Гаст похож на него, но, конечно, черты лица благообразнее и значительные. – Ницше он очень любит, считает его одним из гениальнейших смертных, но не слеп к его недостаткам. До свиданья. Обнимаю Вас крепко. Привет Вашей маме.

Ваш Э. М. РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 3. 24/XII 907.

Я и брат [1858]несколько простудились и потому не делаем визитов. Передайте, пожалуйста, наши сердечные поздравления Вашей маме [1859]. Надеюсь, что мы скоро увидимся.

Оба раза мы не имели возможности говорить с глазу на глаз [1860].

Помимо того, что Вы посетите нас с Вашей мамой, приходите когда будет охота и один к обеду к 2 ч. или к ужину к 8.

Обнимаю Вас.

Ваш Э. Метнер. РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 3.

Дорогой Борис Николаевич! Завтра в среду 30<-го> с<���его> м<���есяца> у меня вечером будет Шпет. Если Вы не заняты и это Вас интересует, приходите в 8 ч.

29/IV.

Ваш Э. М. РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 3.

Дорогой Борис Николаевич! Елена Михайловна Метнер просит Вас быть у нее завтра в воскресенье 11<-го> с<���его> м<���есяца> в 4 ч. дня к чаю. Если хотите, можете предварительно зайти ко мне. – Будет Петровский, Эллис, Шпет.

Ваш Э. Метнер. РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 4. Открытка; почтовый штемпель: Москва. 10. 5. 08. Изумрудный Поселок [1861]24/VI 908.

Дорогой Борис Николаевич! Вдруг решил писать Вам; но Коля [1862]сейчас садится в пролетку ехать на станцию, поэтому только два слова. – За все это время лил почти не переставая проливной дождь; за две слишком недели – два-три раза солнце на пять минут. Соответственно этому было и мое настроение; что-то ужасное ! Оттого и не писал. –

К нам Вы можете приехать на несколько дней; место для ночевки найдется [1863].

Привет Вашим.

Горячо любящий Э. Метнер.

Приезжайте.

Пребывание у Вас было очень центрально важно [1864]; мое настроение испортилось по причинам, совершенно в стороне находящимся от этого пребывания.

РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 4. Берлин [1865]8/I 909.

Дорогой Борис Николаевич! Ограничиваюсь поздравлением с новым годом. Передайте мой привет и пожелания всего лучшего Вашей маме. Не пишу ничего принципиально. Предпочитаю в свободное время болтать глупости на нем<���ецком> языке. – Анюта, конечно, сообщает Вам важнейшее из моей жизни [1866]. До скорого свидания! Любящий Вас Э. Метнер.

РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 5. Открытка. 09 год. Борис Бугаев. РГБ. Ф. 167. Карт. 2. Ед. хр. 1. Помета синим карандашом: «LV». Список – в письме Метнера к М. К. Морозовой из Малаховки от 19 марта 1909 г., с пояснением: «Переписываю Вам письмо Бугаева, отправленное мне в Берлин в январе нынешнего года» (РГБ. Ф. 171. Карт. 1. Ед. хр. 52 б). Опубликовано: Андрей Белый . Урна. Стихотворения. М.: Гриф, 1909. С. 128–129 (под заглавием: «Э. К. Метнеру (Письмо)»; с дополнительной строкой между ст. 27 и 28: «Будя в душе напев родной,»; помета под текстом: «1909. Москва»). В той же редакции вошло в макет Собрания стихотворений (1914) Белого, в раздел «1909 год»; помета под текстом: «1909. Январь. Москва» ( Андрей Белый . Собрание стихотворений 1914 / Изд. подгот. А. В. Лавров. М.: Наука, 1997. С. 282–283 («Литературные памятники»)). См.: СП – 1 . С. 355–356. Берлин 7/II 909.

Дорогой мой Борис Николаевич; мой милый старинный друг! Что это с Вами? Отчего Вы так падаете духом? Право, у Вас к тому меньше причин, нежели у меня. Приехав в Берлин [1870]совершенно здоровым, я внезапно (и, клянусь безо всякой явной для меня причины…) стал худеть, хиреть, слабеть ежечасно; и притом никакой тоски, никаких лишений; ел, спал хорошо (теперь сплю скверно); вселилось какое-то холодное отчаяние с оттенком задора: «пусть еще хуже, пусть». Сразу почувствовал все расстояние между моими силами, моим возрастом и тою массою науки, которая должна была бы стать моим инструментом, если бы я обратился к ней 16 лет тому назад. Чувство бессилия, бесконечной вдруг нагрянувшей усталости и беспомощности охватило меня, и я никогда не был так близок к самоубийству. Один, умышленно избегая общества, по целым неделям не произнося почти ни слова, я самоуглублялся и старался в одной только своей душе (независимо от всех внешних стимулов к жизни) найти жизнерадостные элементы, говорящие «да»; я решил, что, если их не найду, то вправе буду пустить себе пулю в лоб; т<���ак> к<���ак> цепляние за жизнь, мысль о горе близких и другие соображения недостаточны, чтобы нести дальше бремя жизни, раз это бремя признано не только тяжким, но и унизительным; да, я испытывал ни с чем не сравнимое унижение, что я трусливо продолжаю жить; пусть это самопревознесение, но я чувствовал, что судьба моя и моя личность так же не подходят друг к другу, как лохмотья – принцу; но в сказке лохмотья могут обратиться в порфиру, а в действительности их надо сбросить, прежде чем броситься с моста жизни в объятия волн смерти. Дорогой друг, два месяца тянулась ожесточенная борьба; я старался, махнув на все рукой, опьянять себя трудовым бездельем, мнимою занятостью, слушал массу лекций, ходил в концерты, на заседания научных обществ, но светского общества избегал, т<���ак> к<���ак> решительно не был бы способен вести беседу и притворяться уравновешенным. Сначала я было решил уехать из ненавистного Берлина, бывшего мне всегда антипатичным; но потом сказал себе, что это слабость, уступка духу немощи, что ужь если сражаться, то нечего выбирать уютных мест… и я остался… Я боюсь сказать, что уже победил, но думаю, что позиция моя укреплена; сражение продолжается, но я имею уже возможность и радость иногда снимать оружие и отдыхать с мирными, ведущими т<���ак> н<���азываемую> борьбу за существование гражданами и гражданками, им в этом деле помогающими или мешающими; когда после удачной стычки с своим «врагом» (вот уж где можно сказать «внутренним врагом») я беседовал, отдыхая, с каким-н<���ибудь> умником или с какою-н<���ибудь> красавицею, то с полным правом рассматривал их, как свои игрушки… Да, я, кажется, нашел в своей душе какие-то зачатки жизнеутверждения, несмотря ни на что. Поэтому я хочу и буду жить и притом долго, потому что я – медленный, и мне в сущности не 36, а 26 лет и, м<���ожет> б<���ыть>, меньше. Да и Вы – великий юноша земли русской! Совсем не «еще немного помелькает перед нами жизнь»… понимаете: было бы неэкономно, если бы Вы вдруг родились ( сколько надо было, чтобы родился Андрей Белый) и, почти еще ничего не сделав, ушли в другой мир. Нет, мой милый! Мы оба будем старенькие, а с нами и Коля и Анюта и Петровский и Марго [1871]и кое-кто еще. Я вижу, что нам, быть может, с Вами предстоит еще и еще раз разлучаться; будут даже очень продолжительные разлуки, но и встречи опять, тем значительнее, знаменательнее, еще глубже и теснее нас связывающие… Мы будем как два закаленных борца, закаленных самою страшною, самою жуткою, самою отчаянною борьбою, именно со стихиями своего существа… Я не спрашиваю Вас, что за одно… тяжелое… воспоминанье. Я знаю… [1872]Но я говорю Вам, как человек, невыразимо страдавший, полюбите себя самого, полюбите себя нежною любовью, смешанною с почитанием себя, как кого-то другого. Из этого чувства к самому себе родится у Вас заботливость о себе, о своем здоровье, о своем телесном и душевном самочувствии, Вы найдете свою гигиену; это займет Вас, и Вы поймете, когда так полюбите себя, что в Вашем волнующем и пьянящем воспоминании смешиваются элементы важные вечные с случайными и Вас недостойными, что это вечное нерушимо и давно стремится назад к Вам в душу, а Вы его оставляете в том vehiculum’е [1873], чтó был необходим тогда в свое время, чтобы выявить это вечное. Я понимаю рыцарей, идущих на смерть за своих дам, я понимаю даже сознательную отдачу себя в распоряжение женщины сфинкса, страсть к которой неминуема, гибельна, но смерть среди страсти, среди реального ощущения уничтожающего бесконечного удовлетворения сластолюбия, а не смерть от… воспоминания… пьянящего… но… впрочем, простите; и Гёте писал:

Читать дальше