Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

И вот все опять и опять приходит счастье. Был у Ланга, и было ясно. Вчера 3 раза начиналось счастье. Вечером мы сидели с П. Н. Батюшковым и слышали, как пришло что-то, Кто-то. Отмечали волны добрых вибраций, перекатывающиеся в пространстве. В моей комнате образовался беспроволочный телеграф. Сегодня опять повторилось счастье. Пишу Вам, опьяненный, усталый от радости – Христос, Бог наш, да будет с Вами. Он между нами. Радость с нами. Мысленно благословляю Вас, не оставьте и Вы меня без добрых пожеланий. Счастья хочется. Есть люди, которые знают, которые чисты, которые хотят молиться Господу. Что-то тихое, тихое начинает объединять людей, и не у одного меня мелькают образы тайнозначительных братских вечерь. Это так ясно, легко и просто, это и без труда само собой реет и носится над осчастливленными детьми белой радости. Очень недостает Вас, дорогой милый Эмилий Карлович, (как бы) брат мой во Христе.

Вот и все, что хочу сказать Вам. Христос с Вами.

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне [1151]. Сейчас иду в « Весы » и передам Ваши слова о Ницше (сейчас только получил Ваше письмо) [1152]. Спасибо за Батюшкова. Получил с благодарностью « Прошение » [1153].

Посылаю стихи.

Вот ужас:

P. S. Были Блоки 2 недели [1157]. Происходило Бог знает что: хорошее, больше хорошее (кое-что было из области ужасов). Язык не передаст всех тех нюансов, которые меня совершенно вывели из колеи, так что вот сейчас я даже как будто болен.

Время приблизилось. Обозначился центр в Москве. Э<���милий> К<���арлович>, со временем нужно, чтобы Вы жили в Москве. Блок по окончании курса переезжает в Москву [1158].

В феврале грядут Мережковские в Москву с Философовым и надолго [1159]. Чувствую, что с. – петербургские мистики едут сюда не без задних мыслей. Держу ухо востро. Любовь к Мер<���ежковским> остается любовью, но и осторожность остается осторожностью. Пишите, пишите о себе, Эм<���илий> Карлович.

Серг<���ей> А<���лександрович> Поляков у меня просил Вас спросить, на имя какого председателя Ценз<���урного> Комитета ему подавать прошение: московского или петерб<���ургского>? А это знать ему важно: если на имя московского, то дело идет дальше в С. – Петербург (или я путаю?). Посылаю Вам еще письмо [1160]. Да хранит Вас Христос.

Уважающий и любящий Вас

С. А. Поляков просит меня выразить Вам благодарность за беспокойство; он бесконечно извиняется в доставленных Вам хлопотах.

Шмидт прислала мне возражение на « Теургию ». Верно и хорошо, но – Бог мой – как длинно: посему они и не могут идти в « Весах ». (В. Я. забраковал) [1161].

Присылайте, присылайте статей. Читал Вашу статью о воспитании [1162]. (Теперь « Пр<���иднепровский> Кр<���ай> » получается Редакцией).

Милый, дорогой Борис Николаевич! Ваши письма (большое и маленькое) получил [1163]. Отвечаю на деловое. Председатель Ценз<���урного> Ком<���итета> имеет полномочие разрешить издание, не обращаясь в Гл<���авное> Упр<���авление> по д<���елам> п<���ечати>. Прошение, следовательно, надо подать Назаревскому [1164], т<���ак> к<���ак> я лично просил его и ни один другой председатель, а тем более петербургский, ничего об этом не зная, не разрешит выписать. Прошение – на бланке – все должно быть написано (не на ремингтоне) собственноручно просителем. С ужасом прочел, что Весы получают Придн<���епровский> Край !! К чему это????.. В особенности теперь , когда я не только серьезных (в Весы ), но и фельетонных (в Придн<���епровский> Край ) статей писать не способен, занятый мыслью о войне . Спасибо, спасибо Вам за светлое письмо о белой радости [1165]. Оно пришло сегодня, а весть о войне вчера вечером [1166]. Оно утешило меня, погруженного в невеселую думу, не спавшего всю ночь из-за этой думы, думы об ужасе, безобразном своею слишком откровенною феноменальностью. Вы знаете, чтó такое шрапнель? Нет! И никогда не узнаете. А я – знаю [1167]. И не дай Бог узнать ее действие не на мишенях, а на «пушечном мясе». Дорогой Борис Николаевич! Чтó говорит Вам сердце Ваше о моем участии (?!) в этом богопротивном и канто-противном деле? Знаете ли Вы, что сегодня я узнал (между нами) о полной возможности моего участия… [1168]Анюта [1169] – спокойна: почему-то убеждена (мистически), что я останусь в стороне. Но, может быть, для этого надо что-нибудь сделать? Есть один только способ… но тогда не исполнится никогда Ваше желание, чтобы я со временем навсегда поселился в Москве. Э-м-и-г-р-и-р-о-в-а-т-ь! Что скажете? Да поскорее, а то будет поздно. Дело в том, что с моим здоровьем я не вынесу дальневосточного похода. Есть у меня и другой план. Еще более чудовищный. Причем необходима некоторая жертва с Вашей стороны или, что уже труднее, со стороны брата Коли. Не удивляйтесь. А лучше разорвите это письмо, никому о нем не говорите и напишите мне скорее пару слов пусть в самом сухом стиле, чтó Вы предчувствуете, чтó Вы советуете, и согласны ли Вы принести маленькую жертву, которая < так! >. Впрочем, сейчас я об этом не стану писать. Спешу отправить письмо, содержащее деловое. Не осуждайте меня . Есть масса причин физических и моральных, вынуждающих меня относиться отрицательно , быть всем своим существом против своего участия в этой войне. Видел Шмидт, сказал ей о статье, она напишет письмо Сергею Михайловичу С<���оловьев>у [1170]. Напишите ( от себя ), следует ли мне записываться на Весы ? До свидания. Разорвите письмо. Анюта кланяется. Приезжайте ! Привет Вашей матушке.