Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Остаюсь глубокоуважающий и любящий Вас

P. S. Мой привет, уважение и расположение Анне Михайловне. Напомните Ей от Моего имени, что я помню « лесную тишину », висящую у Вас над роялью, и желание уйти вдоль реки, чтобы наконец увидеть всем нам забытое жилище над рекою, никогда не покидает меня.

Посылаю Вам стихотворение, написанное в один из дней ужасов.

Видел на днях Николая Карловича [1221]. К сожалению, не поговорил с ним в той мере, в какой мне это хотелось, потому что в этот день у меня было много народу и я совсем не принадлежал себе. Познакомился с Буюкли. Он у меня часто бывает. Он – чудак, но очень милый человек. Познакомился с Вячеславом Ивановым [1222]. Очень интересный человек, но не вполне симпатичный. Была Шмидтиха, приставала, но я был с ней мундирно-вежлив и только [1223].

Говорил о Вашей заметке в « Весах » [1224]. Они главным образом имели что-то против тона заметки – что , так я и не понял, ибо, по-моему, Ваша заметка очень хороша. Просят Вас прислать еще что-нибудь.

Дорогой Эмилий Карлович. Сегодня уезжаю в деревню [1225]. Пишите мне, если вздумаете (ужасно хочу слышать от Вас весточку) по деревенскому адресу: Тульская губ. Город Ефремов. Сельцо Серебряный-Колодезь. Буду писать из деревни. Христос с Вами. Любящий Вас

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне [1226].

пишу Вам из деревни. Недавно переехал сюда. Захлебнулся тишиной. Не могу прийти в себя от спокойствия. Воспользовался свободой, чтобы Вам написать. Вы не можете себе представить, в каком водовороте людей мне приходится теперь быть в Москве. И всё не просто люди, а люди, в том или другом отношении связанные со мной. Довольно близко сошелся я с Вячеславом Ивановым. Он показался мне очень и очень умным, образованным человеком. Он – действительно знаток всего, что касается дионисизма, и от него зачастую мне приходилось слышать чисто фактические и исторические основания тому, что я в себе считал безумством или мечтой. Но только он человек ужасно холодный и зоркий (может быть, слишком зоркий – « пронырливый »). Но это вытекает из его чисто художественной натуры, которая буквально исчерпывает людей, или вернее « вычерпывает » все, что ему нужно для себя, чтоб потом оставить ненужные остатки. Я все-таки в этом его значительно оправдываю, называя это « орлиностью » в реальном, а не метафорическом смысле. Действительно: что такое орел? Посмотрите, с какой пронырливостью смотрит на вас из-за решетки клетки в зоологическом саду царь птиц? Как неприятно кричит он… Наконец, от его клетки… дурно пахнет. И все-таки он , а не кто-либо иной возносится за облака над снежной вершиной.

Вячеслав Иванов похож на гадкого, не совсем опрятного « орлеца », со своим протяжным, гнусаво-певучим голосом. И все-таки это незаурядный, сильный, большой человек, у которого « видимость » неопрятности (пронырливость, излишняя вкрадчивость) появилась лишь потому, что он – большой художник . В ближайших номерах « Весов » обратите внимание на его великолепную статью о Ницше [1227]. Это – перл.

Дорогой Эмилий Карлович, на днях буду Вам подробно и много писать, а это – только приглашение к переписке . Ужасно сетую, что не мог быть в Нижнем весной. Теперь, вероятно, увидимся осенью, когда Вы и Анна Михайловна [1228]будете в Москве. Я ужасно часто думаю о Вас и особенно здесь, в деревне, где тишина. А в тишине многое видно. Можно подслушать тайный шорох , можно увидеть своих добрых знакомых, несмотря на расстояние. Так вот и я иногда, врезаюсь в волны эфира и потом, попав в течение , которое мне нужно безошибочно, как мне кажется, несусь прямо к Вам. Христос с Вами. Остаюсь любящий и уважающий Вас

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне.

Н. Новгород (увы! Все еще Н. Новгород!). 28 мая (Es kann nichts besseres geben, als den Mai, als den Mai allein [1229]. На этот раз Ницше ошибся: по-видимому, период дождей переселился с театрa войны, чтобы не мешать последней, сюда к нам в оскудевший центр) 1904 года, сто двадцать первый день войны коекаков с макаками: тридцать пятый день осады Порт-Артура и прочая… [1230]Дорогой и милый Борис Николаевич! Как видите, я все еще полон мыслями о войне. Кроме того музыка, хотя я и занимаюсь ею не особенно много, скорее даже мало и с постоянными перерывами, прибавила к программе моего дня еще один номер; затем за промежуток времени между днем Вашего отъезда [1231]и сегодняшним ничего особенного не произошло внутри меня. Вышло так, что я писал Алексею Сергеевичу больше, нежели Вам [1232], писал по поводу разных пунктиков, относительно которых мы с ним разногласим. После Вас на Святой был Коля [1233], который неделю тому назад приехал опять к нам надолго. Вот целый ряд причин, почему я ограничился тем, что послал Вам кажется два деловых или полуделовых письмеца [1234]. Получили ли Вы письмо, адресованное на Ваше имя сюда в Нижний и полученное два дня спустя после Вашего отъезда отсюда? [1235]Ваши письма (карточку, открытку, большое письмо со стихотворением и небольшое с характеристикой Вячеслава Иванова) – я получил… [1236]Я до сих пор еще не читал Гриф за 1904 г. [1237]; я не покупаю его, потому что Вы сказали, что у Вас есть лишний экземпляр, который Вы можете мне выслать. Если Вы этот экземпляр взяли с собою в деревню, то пришлите мне его, пожалуйста, но только в том случае, если он у Вас, если он не затерялся; если же он остался в городе, то я подожду до осени. Это не важно. Читал в Весах отличную рецензию Брюсова о Вас и о В. Иванове [1238]. Брюсов завидует Вам, не завидует В. Иванову; Брюсов, теперешний Брюсов Urbi et Orbi, – ближе к лысому дионисианскому сократику, нежели к Вам, но все-таки в сущности в главном он почти справедлив в этой рецензии. Я о ней написал статью, которая еще не помещена [1239]. Конечно, я в ней не сказал того, что говорю здесь, а чтó сказал – повторять не стоит: ведь писано для взрослых детей… Вот для кого написана статья Рачинского о Гуго Вольфе – трудно сказать [1240]. Эта статья – блестящий образчик дилетантизма с примесью странной смеси декадентства и косного ретроградства. Кроме того, Рачинский сделал грубую ошибку, приписав германской песне те недостатки, которыми характеризуется отнюдь не она, а итальянская песня, французский и русский романс (до проникновения в него элементов германского Lied’а [1241]). То к чему стремился Гуго Вольф… Впрочем, не стоит: на всякое чихание не наздраствуешься < так! >. Заканчиваю я, по обычаю всех русских немцев от Хемницера до Даля, пословицей. Вы пишете, что Весы главным образом имели нечто против тона моей статьи [1242]. Не думаю! Это так из-за политики сказано! Политика же и заставляет их просить и дальше моих статей. Дело же в том, что Весы чуют (они чутки), до какой степени я далек от Пшибышевского; они же ведут главным образом линию последнего. У меня с Весами гораздо больше разномыслия, нежели согласия. То, в чем мы согласны, – это некоторые общие эстетические и философские положения. Темою для моих статей они служить не могут. Я не думаю, чтобы мне удалось что-нибудь написать для Весов. Посылаю Вам свою фотографическую карточку. Это тот единственный снимок, который Вы одобрили… К сожалению, мой брат (Карл Карлович) напечатал его на этот раз не на матовой бумаге и слишком темно. Кроме того, срезал конец руки с тростью; получилась глупая поза… Я завидую Вашей деревенской тишине. Давно я уже не захлебывался ею… Вы великолепно охарактеризовали Вячеслава Иванова [1243]и сильно заинтересовали меня им. По-видимому, он – не моего поля ягода (опять пословица! Когда я отучусь от этой привычки русских немцев). Да и не Вашего. Это не аргонавт, хотя в журнале «Арго» мог бы участвовать [1244], благодаря пронырливости. Он занимает меня не как художник, а как специалист по дионисианству. И не только занимает меня то, чтó он вынес из своих студий, но и то, чтó его толкнуло к ним. Каких писателей (не эллинских) он считает ближе всех к дионисизму? Простите, дорогой Борис Николаевич, за пустоту этого письма. Я еле-еле собрался Вам откликнуться на Ваше приглашение к летней переписке. Этим и ограничусь пока… Два слова о Золоте в Лазури [1245]. Сколько там грехов против… или нет, лучше так скажу: погружаясь в Вашу книгу, я местами испытываю двойственное ощущение наслаждения и досады. Дело в том, что не все можно покрывать красками и позолотой. Берегитесь врубелевской линии. Брюсов неправ, преувеличивая и число (9/10) и глубину Ваших падений, но они несомненно существуют. В особенности надо оберегать интимное (Христово чувство и т. п.) как от красочного и экстатического налета, так и от загадочности; надо намекать легко [1246]. Даже в Старинном Друге [1247], которого я страшно люблю, не все обстоит благополучно. Безусловно хорош отдел Прежде и Теперь [1248]. Вашу вторую симфонию (драматическую) я ставлю выше всего Вами написанного по цельности и гармоничности. До свиданья. Пишите. Мой привет Вашей матушке. Анюта [1249]кланяется. Горячо любящий Вас Э. Метнер.