Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

« Апокалипсичность » есть и « окончательность », а эта последняя – существеннейшая сторона христианства; для того чтобы она получила всяческую (научную, критическую) санкцию на реальность , она необходимо должна осуществляться на теургических основаниях. Сюда клонится все развитие науки, философии; единственно возможное сосуществование науки и философии с религией без взаимного друг другом уничтожения – есть такое сосуществование, которое религия рассматривает как систему символов, символам же отводит музыкальное и действенное (вытекающее из сущности воли) значение. Теургия – религиозный волюнтаризм, т. е. полная (без изъяна) организация воли . Или религия должна пасть, как предрассудок, или она – теургия (сюда опять-таки вопрос об отношении Ницше к религии).

Простите, Эмилий Карлович, меня за несуразное и угловатое письмо, но при чтении Вундта мой теургический фанатизм получает богатую пищу. Пишите, я очень, очень часто думаю о Вас, и если это время редко писал, то от общей усталости, безглагольности и неизъяснимости.

Остаюсь готовый к услугам горячо любящий Вас

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне [1275].

Я пережил ужасные минуты. Третьего дня получил призывной лист. То, чего я так боялся, совершилось. Я принял это известие с большим и неожиданным мужеством. Анюта [1276]только в первые минуты была потрясена. Потом оправилась.

Теперь я в безопасности .

Медицинским осмотром установлено (опять-таки совершенно неожиданно для меня), что я страдаю страшным малокровием и совершенно неспособен вынести походной жизни.

Мне дали отсрочку на 1 год. Если война к тому времени не кончится, меня отправят, но уже в качестве нестроевого офицера.

Будем надеяться, что война недолго продлится.

Будем надеяться, что решение местного военно-врачебного персонала не будет опротестовано высшим начальством.

Теперь, когда все окончилось благополучно, я ослаб. Терпеть не могу врачебных осмотров. А меня два дня подряд осматривали выслушивали выстукивали мерили и т. д. четыре врача.

Коля [1277], узнав о моей мобилизации, сломя голову полетел в Нижний. Через час он будет здесь.

Слава Богу! Я могу отныне спокойно и свободно дышать. С самого объявления войны я почти не занимаюсь ничем, как следует.

Полгода прошло; это досадно, если принять в особенности во внимание, что я начал музицировать: я бы сделал несравненно больший успех, если бы не война. Впрочем, перестаю ворчать! Буду весел!.. Уж очень многие не хотели, чтобы меня взяли; это важно; волевое напряжение стольких лиц, может быть, не остается без влияния на ход событий.

Горячо любящий Вас

Как я доволен, что роковая опасность Вас миновала. Я ужасно о Вас беспокоился, но не писал, чтобы не растравлять Ваше беспокойство. Будем надеяться, что к тому времени японцы будут разбиты. И все уладится. Посылаю Вам уже написанное письмо [1278]. Эти письма (2) застали меня в городе Ефремове [1279]. Простите лаконизм. Тороплюсь на вокзал.

Еще раз сердечно радуюсь за Вас.

Горячо любящий Вас

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне [1280]. Мама просит передать свой поклон.

P. P. S. Ал<���ексей> Сер<���геевич> уже уехал. Пока он будет жить в Быкове, наезжая часто в Москву [1281].

Я очень виноват перед Вами. До сих пор не отвечаю на Ваше письмо. Оправданием может служить отвратительное самочувствие, не покидавшее меня с момента моей мобилизации [1282]и по сию пору. Кроме того я занят. Мне хочется до октября, т. е. до двухмесячного перерыва в занятиях (я беру отпуск и еду за границу с Анютой и Колей [1283]), 1) дочитать до конца Ницше; 2) пройти определенную часть первой гармонии и вообще довести свою музыку до некоторого прочного результата, чтобы перерыв в занятиях не слишком отрицательно отразился… – Если принять во внимание, что цензура отнимает у меня ежедневно около 4-х часов, что я на сон трачу 9 часов, на прогулку 2 часа, что я читаю очень медленно, что я скоро утомляюсь и что вообще скверно себя чувствую, – то станет понятно, как мне следует экономизировать время и силы, чтобы достичь хотя бы небольших результатов. Я даже перестал писать в газету [1284], хотя это бьет меня по карману. Вы очень хорошо пишете о Вундте. Я читал его 30 лекций о душе и затем несколько мелких статей. В состоянии ли я при своем невежестве по части естествознания прочесть его Систему ? [1285]И за кого сначала взяться из новых, за Оствальда, Вундта или еще кого? Спрашиваю об этом потому, что хочу в Германии приобрести несколько книг. –

Что именно Вундт дал пищу Вашему религиозному волюнтаризму, очень понятно даже мне, мало знакомому с Вундтом… То, что Вы изложили мне в последнем письме, есть зерно Вашей системы, впервые с такою ясностью явившейся перед моим (а, может быть, и перед Вашим) умственным взором. Очень важно то, что «наука о переживаниях должна только констатировать переживания, ни к чему их не сводя ». –

Читаю Антихриста. Решительно не понимаю, как цензура пропустила его в русском переводе [1286]. Должно быть, масса пропусков. Это жаль, что Вы читали по-русски. Ницше считает Христа величайшим символистом и как такового высочайшим антиклерикалом. Принципом Христа было, по мнению Ницше, «alles Natuerliche nur als Gelegenheit zu Gleichnissen» – все естественноe как случай, как обстоятельство, как материал для символов, для притч [1287](сравните с Гётевским alles Vergaengliche ist nur ein Gleichnis – все преходящее есть только символ, только подобие [1288]). Далее Ницше (хотя и ненавидит (???) Христа, но понимает его) схватил правильно центрально идею «Христовой свободы», анархизма.

Далее он говорит очень глубоко, что der Begriff des «Menschen Sohn» ist nicht eine konkrete Person, sondern eine «ewige» Trautsachlichkeit [1289]; Ницше предлагает, для того чтобы очистить евангелие от нехристовых элементов, изъять из него все диалектическое. –

Наконец: Der evangelische Glaube ist gleichsam eine ins Geistige zurückgetretene Kindlichkeit: в самом Христе, говорит он, смешаны утонченная болезненная высота духа с детскостью [1290].

Жаль, говорит Ницше, что Достоевский не жил во время Христа и не мог сделать с него портрета [1291]. –