Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Что касается проблеммы «Ницше – Вагнер» или «Ницше – немцы», то тут я гораздо более смущен, нежели перед проблеммою «Ницше – Христос». Если только не прибегать к объяснениям медицинским или набрасывающим тень на глубину или чистоту личности Ницше, то я отказываюсь пока от решения этих вопросов. Откуда такая ненависть, вынуждающая говорить гадости, пошлости и ежеминутно противоречить себе (см. Contra Wagner и вообще VIII и XII т.) [1292].

Вы знаете, чтó меня окончательно сделало германофилом и «сверхнемцем»? Сверх-германофобство Ницше и пшибышевская линия русского декадентства вместе с его музыкальной галломанией, которая царит и в двух последних VI и VII книжках Весов. –

Я более нежели когда-либо убежден, что то, что называется «музыкой», есть не одно, а несколько взаимоисключающих понятий: Антон Рубинштейн (русский еврей) назвал музыку «немецким искусством» [1293]. Я подписываюсь под этим. –

С большим наслаждением перечитал Вашу статью в Мире Искусства [1294]. Вспоминал, как Вы ее нам вслух читали. Это очень удачная вещь. Ваша Маска , посвященная Венцеславу Иванову, несмотря на поразительные частности, в общем слишком трудна, клочковата и неровна [1295]. Есть пятна (стр. 13). Аполлиническая сторона искусства так же требует экстаза, но не центробежного, а центростремительного. Есть сдержанность в экстазе, и есть экстаз сдержанности. Мне несколько досадно, что Ваши чарующие Вам одному свойственные Ваши (одним словом) изгибы Вы второпях (и без сдержанности в экстазе) передаете угловато; большинство (даже избранное большинство) поймет Вас иначе и даже, может быть, примет Вас из-за этих угловатостей, а не из-за изгиба, не ради него самого.

Спешу окончить письмо. Накануне рождения Алексея Николаевича Мельникова [1296]вторично видел мой страшный сон. Что это такое?!! – Как поживаете? Думаете ли о своем теле , как я Вам советовал? Дай Бог Вам крепости, здоровья, даже мускулов! Не утомляйтесь. Пишите. В конце октября увидимся [1297]. Поклон Вашей матушке. Анюта [1298]Вам кланяется. Горячо любящий Вас Э. Метнер.

На этот раз письмо мое только деловое. 1) Простите, если я являюсь снова и снова орудием в руках других, – когда пересылаю Вам эту рукопись стихотворений Блока [1299]. С. А. Соколов просит очень Вас разрешить сборник к печатанию, сделав, конечно, соответствующие изменения [1300]. Мотивы его таковы: Вы – культурный цензор и, стало быть, не остановитесь, быть может, перед некоторыми стихами рукописи – стихами, которые могут вызвать сомнения и недоумения, хотя по существу невинны, разве только окрашены « декадентским » налетом, под которым в сознании многих может « Бог весть что прятаться ». Я просматривал сборник, и думается мне, – в нем почти нечего вычеркнуть. Еще раз простите, дорогой Эмилий Карлович. Я было думал отбояриться, но С. А. Соколов очень просит меня переслать Вам оный сборник.

Кажется, здесь в Москве налаживается дело о большой газете, в которой, конечно, Вам необходимо участвовать. Но пока это дело секретное (строго между нами: даже А. С. Петр<���овский> не должен знать). Дело в том, что несколько сериозных людей предложили Соколову редактировать газетой и при этом сформировать свое направление. Скоро дело придет к окончательному уяснению, быть или не быть газете [1301]. Я уже говорил о Вас, и С. А. Соколов очень рад Вашему участию. Но еще раз: все это пока еще проблематично и строго между нами .

Остаюсь любящий Вас и готовый к услугам

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне [1302].

P. P. S. Нельзя ли поскорее ответ о рукописи Блока?

В ту же минуту, как получил чарующие стихи о Прекрасной Даме, я начал их читать. В один вечер дочитал до конца. Я их разрешу [1303], но, дорогой Борис Николаевич, имейте в виду следующее. Меня начинают забрасывать работой из разных концов России и все на том же основании, что я, мол, «культурный» цензор и т. д. Даже из Казани присылают, где есть отдельный, но весьма свирепый цензор, которому вовсе немного работы. Отказываться я не имею (по закону) права, но я могу (по закону же) держать рукописи 3 месяца . Конечно, для Вашей рукописи и для рукописи Блока я всегда сделаю исключение, но Койранские [1304], Подпшибышевские [1305]et tutti quanti [1306]будут ждать полных 3 месяца, иначе мне придется отказываться от досуга.

1) Необходимо наклеивать шестидесятикопеечную марку на рукопись. Попросите Соколова выслать мне таковую.

2) Скажите Соколову, что выпускной билет он может получить или до двадцатых чисел октября ( не позже , так как в конце октября я уезжаю в двухмесячный отпуск, а заменяющее меня лицо будет цензуровать только газеты), или, следовательно, только в январе.

Дорогой Борис Николаевич! Спешу и потому ограничиваюсь деловым письмом. Что поделывает Алексей Сергеевич? До сих пор не получаю от него ответа на свое «заказное» письмо, отправленное по адресу Вагонного Завода [1307]. Сейчас вспомнил, что до сих пор еще не прочел Гриф от 1904 г. [1308]Вы тогда обещались выслать мне лишний свой экземпляр. –

Если Вы его не затеряли, то вышлите, пожалуйста, теперь.

Как Вы доехали? Очень жаль, что Вы не пробыли дома, и еще более жаль, что мы все трое предстали перед Вами и Вашею матушкою в насморочном и потому скучном виде [1309]. Увидимся с Вами на концерте Коли [1310]; теперь уже приглашаю Вас к нам на другой день после концерта. –

Очень важно Вам познакомиться с песнями Коли на слова Гёте… [1311]Что-то ужасное по нелепости есть статья в Весах Суворóвского [1312] Чайковский и Пшибышевский [1313]. Ваш Чехов [1314]ясно показывает, как далеки Вы от всей этой подозрительно пахнущей модерновости. До свиданья! Пишите, если будет время! Главное же, усердно работайте с философутиками. Привет от нас обоих Вашей матушке. Ваш Э. Метнер.

Спасибо, спасибо за Блока. О Подпшибишевских не беспокойтесь. Хочется ужасно Вас видеть и говорить с Вами подробнее хотя бы в письме, но круговорот дел и не дел уже успел меня вновь превратить в манекен. Так что нет времени писать подробно. Хочется мне послать крылатый привет – пусть он долетит до Вас, чтобы Вы помнили, что я всегда помню и люблю Вас, и чтобы Вы вспомнили меня.