Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

— Без труда и грушу не съешь, — шуткою ответил Ковачев. И тут же добавил серьезно: — А нам ведь за десять лет по плану одних груш, яблок и слив надо посадить и выходить ни много, ни мало 300 гектаров, виноградников к нынешним 500 гектарам прибавить еще тысячу!

— Размах-то какой! — восторженно растянул слова ефрейторский баритон. — Приеду в часть, непременно расскажу своим ребятам!.. Беседу о делах в нашем кооперативе проведу!..

— И ты того, агитируй их к нам на жительство, когда отслужатся, — горячо насел на Николова Крыстю Павлов. — Трудодень у нас весомый — 20 левов. Девчата красивые, виноградинка к виноградинке, гроздь к грозди. И на какой ни женишься — войдешь зятем в новый дом. Все село ведь перестроилось. Старых хибарок два десятка на полтыщи осталось. А дома-то какие! Ты им все объясни. Что, мол, кирпичные, по пяти комнат, с подвалом для вина, с водопроводом!.. Да сам не вздумай на стороне, чего доброго, жениться!..

— Хорошая кооператорка к нашему столу тоже неплохо, бай Крыстю, — вставил Никола Ковачев.

— Нет, он привязан к нашему хороводу всем сердцем и жилами, которые попрочней любого стального троса, — подмигнул агроном, дружок Николова, человек, безусловно, осведомленный в его сердечных делах.

А хоровод все кружился и кружился. Музыканты играли, не переставая.

— Счастливые да молодые не спрашивают времени и не знают устали, — сказал, сияя лицом, Крыстю Павлов.

1959 г.

«Милая, дорогая бабушка! Приезжай меня навестить. Я очень и очень соскучилась по тебе! У нас в лагере так хорошо, что невозможно описать! Море, бор, пейзаж, какого ты, наверно, не видела. Приезжай! Жду! Целую крепко-крепко. И бегу на пляж, а то девочки уже купаются. Атанаска».

Письмо написано нетвердой, детской рукой. Некоторые буквы непослушно вылезают за пределы строчек. Но есть ли на свете что-либо милее детских каракуль? Да еще для бабушки!

Напротив меня, в тени увитой виноградной лозою беседки, сидит женщина с черными пышными волосами, в которых словно бы запутались белые нитки бабьего лета, с ясным и гордым лицом, чуть прихваченным морщинами, и с живыми глазами. На углу деревянного, покрытого бархатной скатертью столика лежат пяльцы и несколько разноцветных мотков мулине.

— Какие слова-то употребляет, — радостно повествует мне о внучке Атанаска Димитрова. — «Пейзаж!» Вот бесенок! Я это слово «выучила», пожалуй, на четвертом десятке. А ведь ей еще и восьми нету! Право, дети теперь со средним образованием рождаются!.. Вы отец?.. Значит, вы меня не осудите за восторженную болтовню о ребенке. Хотя должна вам откровенно сказать, что родители часто не в полной мере понимают счастья отцовства и материнства. Точно не помню, но, кажется, французы говорят: «Ребенок для женщины — последняя кукла, а внук — первый ребенок!»

Они тезки — внучка и бабушка. Сын с невесткою назвали свою дочь именем матери, тем самым выразив ей свою любовь, свое уважение. Такова народная традиция. И мать ценит этот знак внимания своих детей.

— Старики у нас так судят: ежели молодые почитают одинаково родителей по мужней и жениной линии, то они должны иметь по крайней мере двух мальчишек и двух девочек, чтобы их «крестить» на дедушек и бабушек. В наше время это вполне реально. Трудящаяся семья может и прокормить, и воспитать, и выучить четверых!.. Прежде и побольше родили, да нищих плодили!..

Женщина погружается в свои мысли, ее руки, никогда в жизни не знавшие покоя, берут пяльцы, и иголка, снующая с неуловимою глазом скоростью, оставляет на льняном полотне синие стежки.

— А придется-таки завтра поехать навестить внучку и посмотреть… пейзаж!

— Какого вы, наверное, еще не видели — процитировал я фразу из Атанаскиного письма.

— Видеть-то я его видала. Даже, если говорить точно, своими руками создавала его, как вот эту вышивку. Но дело у меня там есть. Надо проверить, как расположили ребят, чем кормят… И, конечно, навестить внучку!

Улыбнулась, виновато разведя руками:

— Балую я ее, да что поделаешь! Сама-то детства не знала. Так пускай она насладится им досыта!..

Ее детство — Болгария полвека назад… Село Тича. Сутолока саманных хат на дне тесной котловины в дебрях Балканского хребта. Вытесненная за сельский круг, стоит на околице хата портного Крыстю, что старушка, сгорбленная годами и невзгодами.

У отца с матерью было их пятеро — мал мала меньше. А земли — только что во дворе. Дед имел полоску, но ее прибрал к рукам кулак. Портняжной иглою семь ртов не накормишь. Едва хватало на фасоль — бедняцкую пищу, в будни пореже, в праздник погуще.

Смутное бремя на Балканах. Вспыхивает война. Крыстю гонят на фронт. Мать работает на чужой ниве. Старшие дети нанимаются подпасками. Босая, тощая, как сухая придорожная былинка, Атанаска ходит в школу. Учитель говорит, что у девочки большие способности, ее бы в гимназию… Говорит, хотя сам видит, что не до гимназии ей, а как бы не помереть с голоду.

Но вот нежданно-негаданно заявились на село вербовщики. «Их, ангелов, господь бог с неба ниспослал!» — причитала на радостях Атанаскина мать. И разве не ангелы, когда дочерям рай сулят? Правда, посланы они были не богом, а капиталистом Асеном Николовым, владельцем ткацкой фабрики в селе Аспарухово, пригороде Варны. Вербовщики набирают в ученицы девочек-подростков. Честь по чести с родителями подписывается грамота-договор, согласно которой их дочери три года овладевают на фабрике ткацким мастерством, приватно учатся швейному делу, а по истечении срока получают в награду швейную ручную машину «Грыцнер» — приданое от хозяина. «Есть еще бог на небе, а правда на земле», — говорит мать, благословляя в дальний путь двух дочерей: старшую Парашкеву и Атанаску.

Вербовщиков своих рассылал Николов по самым захолустным и горемычным селам не зря и не ради благодетельства, а чтобы набрать рабочую силу из людей непритязательных, безответных и безропотных.

Фабрика стояла на желтом, песчаном пустыре в нескольких сотнях метров от морского берега. Но моря не было видно. Его скрывала высокая каменная ограда. И над оградою была натянута в четыре ряда колючая проволока. Точь-в-точь как в концентрационном лагере. У железных ворот с пудовыми засовами денно и нощно бдел на часах детина в жандармской форме, наделенный силою гориллы.

Попали дочери тичанских крестьян не в рай, а из огня да в полымя. На быструю руку их обучили азбуке ткацкого дела — и за станки. Девчонки были еще малы ростом для станков. И хозяин изготовил специальные подставки, на которые они залезали, чтобы достать своими тонкими, худыми ручонками до основы.

Так 14-летняя Атанаска начала трудовую жизнь. Не трудовую, а каторжную. Фабрика работала в две смены. После 12 часов, проведенных в душном помещении, девочек выводили на свежий воздух… Нет, не на прогулку. Еще четыре часа они должны были чистить и подметать двор, таскать кирпич для стройки нового цеха (фабрика расширялась), сажать сосны за оградою двора, на берегу моря.