Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

Чтение, напоминающее путешествие, — очередной приступ «Идиота» или «Игрока» — выгораживает внутри большой жизни маленькую жизнь, мини-сезон — как во время болезни или влюбленности.

Я всю жизнь перечитываю «Бесов», с тех пор как ныне покойный папин товарищ Алик Коновалов подарил родителям огоньковскую подписку на собрание сочинений классика. Черные томики с позолотой, лупоглазые иллюстрации Ильи Глазунова. Я бегал выкупать книжки, как только приходила открытка. Особый ритуал, ныне безвозвратно утраченный. Перестройка, в которую «Бесы» (с тяжелой руки драматурга М. Шатрова и демократа Ю. Корякина) воспринимались политическим памфлетом (Пелевиным XIX века), придет позже. И теперь постигающий самостоятельно (а когда-то с помощью Макаровой), читаю «Бесов» как драму абсурда. Драму провинциальной российской жизни (впрочем, в больших городах жизнь еще более запутанна и непонятна), абсурдную по определению.

Воспринимать «Бесы» в качестве политпамфлета — немилосердно сужать его смысл, лишать пресловутой полифоничности.

Бесы — это же не маньяки-революционеры, но галерея аллегорий. Банального бытового бесовства, да и небанального тоже. Весь комплект. Полный набор. От ложного любомудрия до пафосного сластолюбия. Одна «кадриль литературы» чего стоит!

Очень вневременная и смешная (остроумно написанная) книжка.

(Расстояние 2706 км, общее время в пути 2 д. 8 ч 5 мин.)

Особенно веселил нас тогда, когда мы читали «Бесов» вместе с Макаровой, один прием Достоевского, точнее, рассказчика, Антона Лаврентьича Г-ва, который любит отвлекаться от основной мысли в сторону всяческих второстепенных деталей.

Более того, человек увлекающийся и, как все прочие персонажи «Бесов», мгновенно входящий в раж, Г-ев не может остановиться и продолжает добавлять к вспомогательному аппендиксу ненужные подробности, городить детали одну на другую, еще и еще.

Вот, скажем, в первой части приводит он разговор между двумя дамами про сердечные дела своих детей, но соскальзывает на разговор о здоровье и ломоте зубов, затем совершенно неочевидно переходит на Женевское озеро.

…« Заметила она, что тот с Дашей иногда говорит, ну и стала беситься, тут уж и мне, матушка, житья не стало. Раздражаться мне доктора запретили, и так это хваленое озеро ихнее мне надоело, только зубы от него разболелись, такой ревматизм получила. Печатают даже про то, что от Женевского озера зубы ломит: свойство такое… »

После чего импровизация заканчивается, и разговор возвращается в конвенциональное русло. Разговорная интонация per se, воздух, выдыхаемый из обеих ноздрей, создающий простор и атмосферу.

Так Кириллов, сочиняя в финале предсмертную записку, предлагает пририсовать к ней рожицу, хулиганское словечко: не может остановиться и пишет «Свобода, равенство, братство…»

(Расстояние 2783 км, общее время в пути 2 д. 9 ч 10 мин.)

(Расстояние 2910 км, общее время в пути 2 д. 11 ч 24 мин.)

(Расстояние 2962 км, общее время в пути 2 д. 12 ч 23 мин.)

(Расстояние 3068 км, общее время в пути 2 д. 14 ч 10 мин.)

(Расстояние 3122 км, общее время в пути 2 д. 15 ч 17 мин.)

Скорее всего, все это похоже на эскиз, на набросок, незавершенный этюд. Творение не будет закончено. Оно давно уже не продолжается, застыло на определенном этапе, остановилось, все силы уходят на поддержание того, что есть. Люди не входят в обязательный репертуар, люди все как один с кавалерийской походкой, случайны, а вот такыры (трещины в земле) — нет.

Это же очень похоже на Россию (в смысле противоборства со средой), и там, и здесь положенный на обе лопатки народ располагается параллельно полосе отчуждения, черте оседлости и ослабленности. Похоже и не похоже, думаешь о различиях, но в глаза бросаются тождества — бог ты мой, как же грустен Казахстан при солнечной погоде!

Сейчас солнечно как вчера, но уже не до обморока, ибо подготовлен. А проснулся от холода, что ж они не топят-то? Натянул все, что было. Заварил чай. Разговорился с г-жой Мураками. (Правда, теперь она стала г-жой Кафка: посетовала, что нечем заняться, и я предложил ей «Америку».)

Как я и думал, ровесница моей мамы. Едет к родителям, у матери микроинсульт. Поговорили и об этом. Сама «с Казахстана», здесь училась, здесь познакомилась с мужем. Муж из Баку. Русский, но ревнивый. Трое детей. Последнего родила в сорок, и тогда муж приказал сидеть дома. Сидит. В доме достаток. Любит эвфемизмы («Погоду бросает то в жар, то в холод, как женщину после пятидесяти»). Если эвфемизмов не избежать, извиняется. Больше всего волнуют вопросы здоровья и проблемы в личной жизни детей. У дочек неудачные браки, младший (ему девятнадцать) встречается с Настей (ей двадцать четыре), с родителями не знакомит, просит родителей почаще бывать на даче. В комнате, не стыдясь, держит презервативы. В частной и непринужденной беседе г-жа Кафка высказалась в том духе, что «пусть пар выпустит». Я говорю, может, если хорошо им, так пускай. Лучше же, чем клей нюхать.

— Но их только секс связывает.

— Так что ж в том плохого?

— Но ему же только девятнадцать!

Впрочем, Настя, судя по всему, девочка умная (соглашусь: раз предохраняется, то да), в аспирантуре учится, одно плохо — из бедной семьи, то есть никто и звать никак. Все сложно и у старшей, и у средней — из-за того, что выбирали пару не своей социальной группы и без образования. Оттого и проблемы в общении, дикость в поведении, непредсказуемость. Нужно мужей в своем кругу искать, в своей референтной группе.

А Настя, между прочим, культуролог и пишет диссертацию «про какие-то там музеи». Ну, говорю, тогда вам и беспокоиться не о чем, в ближайшее время ничего не ждите, не случится. Пока Настя не защитится и карьеру, ее устраивающую, не сделает.

(Что ж, была у меня такая, про себя думаю .)

Но что хорошо — приобщила г-жа Кафка сына к чтению. Любит читать и ему книги подсовывает. Мураками. Коэльо.

Коэльо попроще и с претензией на философию, говорит она. Мураками депрессивен. А недавно прочитала вот «Парфюмера», хорошо написано, но такая гадость…

— Говорят, недавно фильм вышел, так вот я не понимаю, как же такой, про запахи фильм можно снять? А еще говорят, есть такой Пелевин, так он в какие годы жил?

Посоветовал ей найти книги Улицкой.

Сын сказал ей, что если «Хроники заводной птицы» понравятся, то он у Насти еще Мураками возьмет, у нее книг этого автора целая полка. Так и есть, говорю, да только одна книжка похожа на другую.

Дался же им этот японец. Великая сила маркетинга. Своих надо читать — или классику.