Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

За окном расплывались холмы, на потемневшей бурой земле светлыми пятнами блестели лужи. Сверчок запел за стенкой.

Пятигорский задрал ноги на сундук, смотрел в потолок и читал, слегка завывая:

И в Трудовом все попрятались, вымерли улицы. В небе посветлело, над горизонтом легла розовая полоса, а дождь все падал однообразно и ровно. Спустив на уши капюшон, упрятав в куртку руки, Петя брел по глинистой расползшейся тропе вдоль заборов. Наконец навстречу попались мальчишки, он спросил, где живут Фомины.

Он пересек поросший травой пустырь и, отсчитав от угла четвертый дом, оказался у забора с дверью, навешенной вместо калитки. Двор был пуст. Он двинулся к крыльцу, услышал стремительный мокрый шелест и едва успел выскочить на улицу. Грязно-желтый лохматый пес вылетел откуда-то сбоку, из травы и, наткнувшись на дверь, взорвался неистовым лаем. Петя держал дверь, боясь, что она распахнется, а пес, захлебываясь, кидался снова и снова. Тут Петя заметил веревку, длинную, через весь двор, к которой собака была привязана, и, чертыхнувшись, выпустил дверь.

Кто-то свистнул и закричал:

– Фантомас!

Из-за сарая в глубине высунулась голова.

– Игоря позовите, – крикнул Петя.

Голова скрылась, не ответив. Пес все стервенел.

Появился парень в майке и пошел к калитке, прихрамывая, раскрыв дамский зонт в пестрых цветах. Петя узнал косящий по сторонам угрюмый взгляд из-под нависших бровей, увидел кровоподтек и распухшие губы.

Разделенные забором, они молча хмуро рассматривали друг друга. Петя вытащил из-за пазухи сверток, протянул парню.

– Чего надо? – с угрозой сказал тот, косясь на сверток, но не брал, газета быстро намокала. – Собаку-то спущу, он тебя пощекочет, – пообещал он.

– Кретин! – рявкнул Петя, судорожно выдергивая из газеты скатанные джинсы. – Тебе же, дураку, тащил, а если ты такой козел…

Парень схватил джинсы, развернул, и Петя зашагал прочь.

– Постой! Ты, фитиль!

Петя остановился.

– Зайди, говорят. – Он открыл калитку, замахнулся на пса:

– Фантомас, а ну в сумку!

Дождавшись Петю, он повел его к крыльцу и тут же, на ступеньках, стянул сапоги.

– Померить надо? – сказал он с ухмылкой и пронзительно свистнул.

Дверь открылась, вылез мальчишка лет четырнадцати.

– Видал, Витек? – Он завернул длинные обшлага, обдернул и подмигнул Пете. – Норма?

Мальчишка, зыркнув на Петю, засмеялся:

– Почем?

– Ничего не надо… – пробормотал Петя, рванувшись к выходу, и пес помчался ему навстречу. – Собаку возьми!

Братья в два голоса заорали:

– Фантомас!

Уже на улице Петя услыхал:

– Э, командир!

Старший стоял у забора под зонтом, ухмылялся:

– Отдашь курточку? За наличные…

Солнце обливает стену, душно по-летнему, спать невозможно и встать нет сил. Воронец распахивает окно:

– Ну, надышали, кони…

В сенях журчит голосок:

– Приглянете, баба Зоя? Я быстренько, мне только к Люське на минутку…

Старуха на кухне гремит посудой, ворчит. В комнату на четвереньках влетает малыш и следом – соседкина дочка.

– Здрасте… – Она заливается краской, хватает ребенка, он орет.

Сонные, невыспанные, они собираются, натыкаясь друг на друга, завтракают хлебом да чаем. Воронец курит у окна, свесившись на улицу, черный чуб его сияет на свету.

А Петя еще валяется.

Пятигорский явился со двора мокрый, розовый, как поросенок, и читает какой-то клочок, должно быть, из сортира.

– Сачкуешь, Картахена?

Петя сладко потягивается:

– Надоело…

– Ага, в Москву охота, – отзывается Воронец.

У ворот сигналит машина. Он перебрасывает ноги через подоконник и исчезает.

Проскурин готов первым, как всегда.

– Шевелитесь…

– Какая еще Картахена? – язвительно спрашивает Середа.

– Город в Южной Америке. А я имел в виду знаменитого пирата Хуана Картахену. Отстань! – отмахивается Пятигорский.

Оставшись один, Петя сползает с лежанки, натягивает штаны. Холмы за окном ясные, в пятнах яркой зелени. Сосны на том берегу еще в тени, сизые, перевитые туманом.

– Сыночек, постереги ребятенка! – Старуха тащит упирающегося малыша. – У меня корова непоеная, а он, черт, орет как укушенный! Я мигом…

Мальчишка рыдал и рвался к дверям. Унять его не удавалось. Бабка не показывалась.

– Баба Зоя, мне уходить надо! – кричал он в окно.

На дворе стояла безмятежная тишина. Взяв малыша, он вышел на крыльцо и сразу увидел у сарая лежащую навзничь старуху, опрокинутое ведро. Он бросился к ней, оставив ребенка. Падая, она уткнулась лицом в траву. Открытый застывший глаз смотрел на Петю. Он пытался ее перевернуть. Разлитое варево уже ушло в землю, парок еще курился. Тут он заметил, что мальчишка добрался до открытой калитки. Он помчался за ним, схватил, тот молотил руками и ногами.

На кухне ему попался булыжник на бочке с капустой. Он засунул малыша в комнату и дверь припер камнем.

Старуха лежала в той же позе. Он думал, что она умерла. Он перевалил ее на спину. У нее шевельнулись губы.

– Баба Зоя! Вы меня слышите? Что сделать, баба Зоя? У вас лекарства есть?

На лице ее выразилось мучительное усилие, но ни голос, ни тело не повиновались. Он поднял ее на руки, отнес в дом, уложил на кровать. Сходил за водой, но пить она не могла, все выливалось на подбородок.

С малышом на руках Петя выскочил на пустынную улицу и затрусил по дороге. Во дворе последнего дома стояли три девушки, они обернулись, и он узнал дочку Таисии.

– Куда ты пропала? Бабке плохо, никого нет, и пацан… Беги туда, я за врачом… Где у вас скорую вызывают?

Она сразу заплакала:

– Ой, я боюсь одна, Люсь, пойдем со мной, а то вдруг она помрет…

Солнце нежарко сияло над сухим асфальтом. Грибные запахи осеннего леса плавали в воздухе. Бежать было легко.

Заслышав сзади мотор, Петя поднял руку, но “москвич”, вильнув, обогнал его и скрылся. Он побежал дальше. Наконец навстречу ему показался из-за поворота самосвал Воронца.

– Ми-ко-ла… – внятно выдавила старуха.

– Никола? Баба Зоя, что ты? – встревожилась Таисия. – Где же его взять, Николу твоего? Он же в Вологде? Забыла.

– Может, телеграмму послать? – предложил Петя.

– Погоди ты помирать, баба Зоя! Может, обойдется еще, а мы сразу – телеграмму. Успеется. Сейчас доктора привезут, укольчик тебе… Еще побежишь.