Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Этот человек, плотоядно терзающий мясо и пытающийся меня унизить, и есть пресловутый композитор. Вообще здесь преобладает консерватория – Жанна у нас играет на альте, а Жорж, работающий со спиртом, на самом деле не химик и не самогонщик, а скрипач. А вот зачем лимон, я не понимаю…

Жора выжимает сок лимона в графин со смесью.

– Два лимона на литр смеси практически убирают сивушные масла…

Додик целуется с Алиной.

– И только Алинка у нас человек нешуточный, государственный, она экономист, из тех, на ком стоит держава…

– Будет трепаться…

– Я понесла “оливье”, – объявляет Маруся.

– А этого кадра я вижу впервые. Давид, в просторечии Додик…

Он протягивает руку Марусе, у нее руки заняты миской с салатом. Она стеснительно улыбается.

– Меня зовут Маруся… – И выходит.

– Откуда человек? Почему не знаю?

– Ты отстал от жизни. Это новая Витькина пассия, артистка из Щуки…

На кухню влетает взмыленный Витя в костюме и криво повязанном галстуке.

– Вы хоть иногда на часы смотрите, пидарасы? Без двадцати! Все на двор! Надо же старый год проводить!..

У крыльца гомон и суета вокруг елки, девушки в шубках, парни в пальто. Хлопают пробки, разливают шампанское. Алина ставит на стул поднос с солеными огурцами, хлебом и салом. Из открытого окна веранды орет приемник, около которого хлопочет Витя. Пьер протягивает бокал к бутылке шампанского, его останавливает Жора с графином в руках:

– Шампанское – исключительно дамам. Мужики пьют спирт… – и наливает ему мутной смеси.

– Витька, сделай тише! – кричит Жанна. – Невозможно разговаривать!

Витя приглушает приемник и слетает с крыльца. Он в костюме.

– Накинь что-нибудь, простудишься!

– Спокойно! В огне не тонем, в воде не горим… Наливай!

Он протягивает стакан Жоре.

– А почему не горит елочка? – спрашивает Козлик.

– Елочку надо попросить. Ну-ка, хором – “Елочка, зажгись!”. Три-четыре!

Девушки кричат хором:

– Е-лоч-ка, за-жгись!

Витя втыкает вилку в удлинитель, и елка вспыхивает разноцветными огоньками. Девушки разражаются радостным воплем.

– Все, тихо! Доктор, тост!

Голоса стихают, Додик поднимает стакан со спиртом.

– Ну, что, друзья мои… Год был как год, не хуже других, а может, и получше. Провели прекрасный фестиваль молодежи, запустили первый в мире спутник. В Африке вновь открылся Суэцкий канал, а британский Золотой Берег стал независимой республикой Гана… Между прочим, по поводу открытия Суэцкого канала мой сосед дядь Миша, сантехник мирового класса, так напился, что мы его с трудом вернули с того света. Казалось бы, что ему Гекуба? Вот она, всемирная отзывчивость русского человека, о которой говорил Достоевский в пушкинской речи! Так выпьем за минувший год, за то, что мы все живы, за то, что Пизанская падающая башня в этом году так и не упала! Ура!

Все кричат “ура” и чокаются. Луи, глотнув из стакана, отдувается:

– Слишком крепко…

– Нормально, – покровительственно замечает Жора. – Шестьдесят градусов примерно. Зато чистый продукт!

Из приемника доносятся куранты, отбивающие четверти. Жора и Самошкин торопятся наполнить стаканы. Стукает калитка, из машины выскакивают и с визгом бегут к елке Кира и ее подруга Света, за ними несется Успенский, подняв руку с растопыренными пальцами.

– Йес! Успели!

Бьют куранты, опоздавшим суют бокалы, все кричат “С Новым годом!”, пары целуются.

– “Если бы знать, если бы знать…” – меланхолически декламирует Витя.

– Алинка, слышишь? Витька, как Ольга в “Трех сестрах”, хочет знать, что год грядущий нам готовит…

– Вас всех перепишут и наконец приструнят…

– В Красную книгу?

– Нас – это парней, что ли?

Алина деловито сообщает:

– Перепись грядет в нынешнем году или в следующем. Я была на всесоюзном совещании статистиков. У нас переписи не было с тридцать девятого года…

– А нам-то что?

– Вот сразу видно, что ты – легкомысленный лабух и понятия не имеешь, в какой стране живешь. Могу сообщить, что, по предварительным данным, у нас женщин больше миллионов на пятнадцать. Урон войны не восполнен…

– Пятнадцать миллионов баб! – мечтательно говорит Самошкин. – А где они – эти бабы? Я лично их не вижу…

– Больше баб – шире выбор, – замечает Витя.

Жанна возмущена:

– А бабам каково?

– Мужик на вес золота? Пьяница, подонок, тупица – все равно, лишь бы мой, а не соседки…

Додик пожимает плечами:

– Значит, долг каждого настоящего патриота – обслужить хотя бы трех девушек…

– Дождешься… – Алина бьет его локтем в бок.

Все смеются. Самошкин вздыхает:

– Тут с одной бы управиться…

Кира спрашивает Пьера:

– Ты ездил в Ленинград?

– Нашел могилу Петипа в Александро-Невской лавре! Попал в Мариинку на “Дон Кихота”, был в Вагановском училище…

Он протягивает Кире сверток:

– С Новым годом!

– Спасибо… – Она снимает обертку и расплывается в счастливой улыбке: – “Мадам Роша”! Французские духи! Какая прелесть! А у меня новость, Петя… В июне мы едем на гастроли в Париж!

– Хватит трепаться! – кричит Витя. – Пошли за стол! Я замерз…

– Стой! Быстро, еще по одной… Чуть не забыл!

Успенский мельком косится на Киру, достает из сумки и раздает тетрадки машинописных листов.

– Третий номер журнала “Грамотей” со стихами ленинградцев! Прямо с машинки! Держите… Там есть шикарные вещи. “Пилигримы” Бродского… Алик говорит, что пацан абсолютно гениальный… Вот! Послушайте…

Он читает:

– Ну?!

– Чудесно… – улыбается Маруся.

Алина серьезна.

– Трогательно… А кто это?

– Какой-то Кушнер… Обмыть немедленно!

– За что пьем? – спрашивает Витя и оглядывается на Додика. – За голоса знакомых?

Додик, как всегда, готов.

– Как говорит Николай Семеныч Лесков, “все хорошее на свете вообще редко встречается, зато и никогда не переводится вовсе”… Вот за это и выпьем!

Все кричат и чокаются.

– У Алика четвертый номер практически готов, – рассказывает фотограф, – а там не только стихи, философская проза, статьи…

Захмелевший Пьер воркует с Кирой:

– …Каштаны уже отцветут, но июнь в Париже все равно прекрасный. Погуляем в Булонском лесу, съездим в Мальмезон, в Версаль…

– А где взять время? – смеется Кира. – Репетиция, спектакль… Мы же будем как загнанные лошади!

– Я люблю тебя…

Успенский бьет его в челюсть, Пьер летит в снег, сшибая Витю. Девушки поднимают крик.