Елена Кисель - К судьбе лицом

Ночной перекресток тих: не пылят колесницы, не бредут ослики из ближайшего селения, торговых обозов тоже в помине нет.

Правда, на нем с диким видом торчит царь подземного мира и держит в объятиях бога войны – но так ведь этого никто не видит!

Перекресток. Зов к Гекате слетел с губ почти сразу – или еще раньше, пока продирался сквозь пахнущий паленым воздух?

И почти сразу в отдалении, в леске взвыл крылатый волк – чуть тоньше, чем обычный. В воздухе поплыло благоухание роз – черных, бархатных, опасных, как та, которая носит их в волосах.

– Влады…

«Ка» Геката оставила при себе. Баба все-таки, хоть и подземная богиня.

И вообще, не каждый день видишь своего царя, сжимающего в трогательных объятиях свинцово-бледного Ареса.

Козодой в кустах тянул свое пение на манер аэда: нежно и прочувственно, вышибая у невидимых зрителей слезу новым сочинением о теплых отношениях на Олимпе.

Эниалия пришлось брякнуть на траву. Боги при надобности горы – одной левой, –обиделись бы на это аэды.

Вот если бы мне нужно было держать гору – это сколько угодно. А раскормившегося бога войны, который едва нас обоих не… – увольте, не буду.

Мне бы сначала с этим «не» разобраться. Какое-то очень нехорошее «не» выходит.

Геката неопределенно хрюкнула, проводив падающего Ареса взглядом.

– Твои снадобья с тобой, Хозяйка Перекрестков?

Трехтелую распирало от любопытства. Настолько, что она даже пренебрегла ритуалом лживых приветствий и заверений о почтении. Молча поплыла к Аресу (стремительно так подплыла!) нагнулась, положила руку на лоб, коротко провела по щекам.

– Я… их всех… – забормотал Эниалий. – Пусти! Аид… пусти…

И смешно зачмокал губами. Один в один – как в детстве, когда плевался материнским молоком и тянулся за нектаром.

Я потер саднящую царапину на шее, совсем позабыв, что у Гекаты три головы.

– Ты пострадал, Владыка?!

Так я тебе и сказал. А ты потом Персефоне за чашей амброзии это выскажешь. А жена потом: «Он что, опять на землю сунулся?! Куда-то с Аресом?! На что-то нарвался?! Геката, может, это у него возрастное, а? Вот Амфитрита говорит – Посейдон все время лезет на землю и все время на всех нарывается, с каждым годом все больше…»

Нет, спасибо, Трехтелая, посмотри, что там с Аресом. У меня не возрастное.

А нарвались мы все и дальше некуда.

Весенняя трава пачкала соком сандалии, холодила пальцы.

Геката воткнула в землю один из своих колдовских факелом. Воздух загустел от чар, запахло горькими травяными настоями. Прополос полностью отдалась целению.

Ну, не считая той головы, которая следила за моими метаниями по дороге.

– С-саааам, – упрямо хрипел врачуемый Арес и тянулся за невидимым копьем. – Я саааам…

Сам он, как же. А потом сначала Афродита, за ней Гера поднимут вой: ах, где это наш милый Арес, что-то он давно нас не тешил кровожадными историйками! Зевс привычно нахмурит брови, пойдет разбираться, набредет на Флегры…

И похоронит весь Олимп. Может, с Посейдоновым царством в придачу. Положит войско, как на Полынном Поле – ряд к ряду, только теперь в прогорклый пепел лягут бессмертные.

Потому что боги – ничто против Гигантов.

Плесень на колосьях плодородной нивы.

Вредные насекомые, которых нужно травить.

Болезнь, от которой нашли лекарство.

Лицо пылало. Искры внутри, давно залитые скукой правления, начали медленно воспламеняться. Унижение подожгло их вернее гнева: полыхнуло, доставая до горла…

Значит, болезнь. Зараза.

Да, зараза. Жуткая зараза, это про меня еще батюшка говорил. Твой сынок, Гея, слышишь?! Он тоже пытался найти от нас лекарство. Выжечь каленым серпом – ничего, перетерпели как-то, только немножко обожглись. И с Погибелью как-нибудь тоже…

– Владыка, – ровно напомнила о себе Геката.

Судя по ее лицу, Афине не придется радоваться, а Афродите – надевать траур. Это уж скорее наоборот, поскольку Арес явно приходит в себя. В ихоре он перемазался изрядно, по уху тоже влетело, панцирь во вмятинах… Казалось бы – тревожиться нечего, ан нет. И румянец украден каким-то бесстрашным вором, и зубы Войны стучат о кубок с целебным питьем… Умахалась война, сил ни на что не стало. Вон, веки потянул вверх так, будто к ним по наковальне привязали.

И все равно:

– Я сейчас… все равно… их всех там…

Ах, твою мать (да, Гера, в твой огород камень!), да что ж мне делать с тобой, придурком, чтобы ты не полез назад – верх брать, чтобы никому не разболтал, чтобы до Зевса не дошло…

Чтобы битва не состоялась, пока я не найду решение. Если оно есть, это решение.

Кивнул, подзывая Гекату. Трехтелая тут же подплыла, замерла в двух шагах, ручки сложила прилежно: слушаю-слушаю, чего прикажет Владыка?

– Однажды ты отняла у Персефоны память.

Что ты так дернулась, Трехтелая? Лучше укутывайся в свои вуали. Непросто спрятаться от того, у кого есть шлем-невидимка.

– Нужно то же снадобье. Чтобы он не помнил.

О чем? Ну – о чем?! Глаза чаровницы изнутри полыхают аметистовыми отсветами, отдают искрами авантюрина. Только искры гаснут одна за другой – может, Прополос давит любопытство сама, а может, это в глазах Владыки что-то такое…

– Я выполню повеление моего царя, – кровавая ухмылка пристала к губам, отковырни – а за ней изумление и тревога. – Сын Зевса не будет помнить этот вечер. У меня есть с собой золотой лотос. Есть остальные травы. Вот только вода из Леты…

Воды забвения? Не смеши, Геката, я за всю жизнь смеялся только дважды. Забвение легко позвать. Вытянуть сжатую в пригоршню ладонь. Шепнуть только губами – сюда! – и прозрачные воды плеснут сквозь кожу.

Бледные капли упали на ночную траву. Шепнули ей – спи. Сказали – забудь. Геката, покосившись с опаской, подставила свой котелок под родник забвения, возникший на моей ладони.

Часть моего мира – не часть меня.

Выпить из пригоршни, смыть медный привкус страха во рту, отвернуться от черных теней на выжженной земле, задавить видение, вставшее во весь рост – выше Урана, страшнее Тартара…

Я сжал пальцы, и воды Леты брызнули, окропили и без того беспамятную траву, подарили цикадам блаженство: не помнить. Геката, напевая сквозь зубы что-то колдовское, кружилась вокруг котла, отщипывала кусочки лотоса.

Огонь полыхал багряно-фиолетовым волшебством, и смотреть на него хотелось вечность.

Арес пытался встать, тянулся за копьем. Невнятно требовал каких-то пояснений: то ли почему я такая сволочь, то ли что это за сволочи на этих самых Полях, то ли где его щит.

Когда Трехтелая закончила с варевом и подошла к нему с кубком, бог войны заворотил нос. Еще и захрипел невнятно – мол, знаю вас, подземных, отравите, а потом в Тартар какой-нибудь, а ему же еще на Флегры надо, показать им там всем…