Елена Кисель - К судьбе лицом

Жил – воином, которому скоро в смертельный поход. Воин с озлоблением тянется к кубку одной рукой, второй приобнимает послушную рабыньку, пытается торопливо добрать то, чего скоро может не быть совсем.

Пилосцы не ходили: бегали по улицам, тащили за собой ишаков, коз. По утоптанной земле прыгали недозрелые яблоки: скакали к ближайшей луже наперегонки. Мать в перекосившемся на плече хитоне тащила за собой ревущего мальчишку. Тот упирался: «Хочу посмотреть героя!»

– Посмо-о-отришь! – тяжко стонала мать сквозь стиснутые зубы. – Все насмотримся…

Свора собак, вертясь и кусаясь, вылетела из-за угла, распалась на отдельные бешеные клубки, и гомон, рев ишаков, звуки битой посуды разбавил собачий лай.

У ворот суматоха была более деловой: укрепляли, как могли и чем могли, готовились разжигать огонь под котлами с маслом. Рыжеусый копейщик сосредоточенно плевал под ноги, стараясь чуть-чуть не достать до конца сандалии. Чей-то молодой голос захлебывался: «Отобьемся?» – голос постарше рубил наотмашь: «На том свете отобьемся, хлебоед!»

Ругали царя – очень изобретательно, на разные лады, с остервенением сплевывая после каждого нового витка. Ораторствовал какой-то прорицатель в драном рубище. Закатывал глаза, брызгал слюной из тонкогубого рта: «О-о, горе тебе, Пилос Крепкостенный! О-о, горе всем, кто навлек на себя гнев великого сына Зевса! Укротителя Цербера, победителя Ехидны, Немейского льва, Таната…»

– Ты еще скотный двор Авгия вспомни, – смачным басом сказали со стены. В голову прорицателю прилетела кость с оставшимся шматом серого мяса. Вокруг захохотали: «В уплату!» Прорицатель отковылял от стены подальше: со стены прицеливались опять.

И без того знали – горе. Потому что герои – народ мстительный. Ты им отказал в очищении после убийства детей – а они свершили десять подвигов и двинули счеты справлять. Собрали армию, воспылали жаждой мести – и идут теперь. Герои.

Герой.

Единственный, кого, может статься, удалось натаскать.

Остальные не смогли. Не дошли. Персея погубило желание мирной жизни, Беллерофонта – гордыня, Тесея – привязанность к другу, Ясона – собственная измена и жена-колдунья. Есть еще другие, но сравнивать их с тем, кто выбил меч из рук Таната Жестокосердного, кто одолел морского старца, смог выстоять на челне Гелиоса…

Все равно, что сравнивать шавку с драконом.

– Я воспитывал Алкида, любимчик, – лезет в память Хирон, учитель героев, – я учил его не думать о том, кто перед ним. Не видеть: чудовище это, человек или бог. В бою он не соизмеряет: возможно ли победить. Он побеждает. Он боролся с Аполлоном, и победу не одержал ни один… но это было давно, а люди растут быстро. Быстрее бессмертных. Теперь я не поручусь…

Жаль, что ты не можешь поручиться, кентавр. А вот мне нужно поручиться. Нужно получить ответ на вопрос: сможет ли Алкид выступить против того, кто непобедим для смертного?

Забавно, что проверить это решил не я один.

– Наверное, у мачехи просто терпение лопнуло, – развел руками Гермес. – То есть, она, конечно, тайком, в полной секретности… но с любимым сынком все-таки поделилась. А у меня шлем-невидимка. Нет, отца я предупреждать не стал: к чему?! Такое зрелище…

Очень-очень захватывающее зрелище – я обещаю тебе, Гермес. Потому что Ареса и Геры может оказаться недостаточно – чтобы понять, насколько Геракл готов быть защитой для олимпийских паразитов от матушки-Геи.

Двузубец под пальцами хранил странное тепло: будто ободрить хотел.

Хтоний вновь сослужил добрую службу: в нем я осмотрел приготовления к обороне, заключил, что поспешил с появлением, и без шума дошел до пиршественного зала. В городе царила предбитвенная суматоха – а во дворце было тихо, только носились быстрее моих скакунов слуги по коридорам, и глаза у них были белыми: они знали, какие гости нынче пируют у их господина…

Вернее, еще не совсем знали.

Появляться раньше нужды не было смысла: пройди я по городу в открытую, покажись на колеснице – и слух о моем появлении мгновенно достиг бы войска Геракла (а где нет перебежчиков?). И тогда… слава – неверное подспорье. Алкид явился бы сюда с горсткой таких же неистовых, как и сам он.

Но мне не было и нужды играть в любимое богами «подайте нищему кусок хлеба, ведь Громовержец привечает гостеприимцев»: те, кто сейчас в гостях у Нелея, узнают меня в секунду.

Все было просто и скучно, и до боли божественно: я открыл дверь, шагнул в зал, закрыл дверь, снял шлем и молча направился к пиршественному столу, в упор не замечая позеленевшего Нелея. В первые секунды он точно решил, что я по его душу, не сообразив, что это слишком высокая честь.

Одиннадцать сыновей помертвели заодно с отцом, двенадцатый коротко свел брови – и торопливо склонился до земли. Первым.

Что-то зашептал отцу, кажется.

Гера и Арес, игравшие в переглядки на своих ложах, поднялись и тоже склонились – я ответил небрежным наклоном головы и поджатием губ.

– Радуйтесь! – бросил, как плащ с божественного плеча.

Чего-чего, а это им бы не помешало.

– Воистину великая честь созерцать тебя, о, Владыка Мертвых, вне твоих подземных чертогов! Честь и радость, однако же страх сжимает мое сердце: не дурные ли вести заставили владыку, столь отягченного заботами, покинуть свой мир и явиться к нам?

И с тобой что-то случилось, Гера. Ты научилась улыбаться медовее Аполлона, я почти скучаю по твоим надменным хмыкам, многозначительным гримасам и раздраженным жестам: улыбка и усталые глаза вечной хранительницы очагов тебе совсем не идут. Это замужество или зрелость, или просто бессмертие?

– Вести носит Гермес, – сухо бросил я, почти не размыкая губ при этом. – Я являюсь там, где пожелаю.

Нелей с его сыновьями, поняв, что перед ними мало что Аид Безжалостный, так еще и не в настроении, помертвели окончательно – хоть ты Таната не зови.

Арес наконец проглотил свое вино и подал голос:

– Не гневайся, суровый властитель умерших! Прости матери ее вопрос. Ведь не можешь ты не знать, что мы собрались здесь, дабы выступить против Алкида. И если твоя воля на то, чтобы мы сей же час вернулись на Олимп…

Хаос предвечный – это Афродита научила своего любовника таким речам? Или за то время, пока мы не виделись, что-то стряслось на Олимпе? Прежде Арес в лучшем случае брякнул бы мне в лицо: «Дядя, ты-то что тут делаешь? Препятствовать нам решил?» – и искренне недоумевал бы, почему на него все смотрят с ужасом.

– Кто я, чтобы отдавать вам приказы? Я здесь, чтобы выступить на стороне Пилоса.

И милостивый кивок в сторону совершенно зеленого Нелея – вот уж одарил так одарил.

И со скукой выслушать ползающего в ногах царька: мол, не ждали такого…не чаяли… чтобы сам Щедрый Дарами… чтобы снизошел… подумать не могли… чт онам теперь Геракл…