Елена Кисель - К судьбе лицом

Он бы ползал до вечера, но я сдвинул брови – и Нелей шустро пополз от меня подальше, не переставая славить – теперь уже нас троих, почтивших его дом.

Сыновья мертвели дальше – кроме того самого младшего, тот склонился вторично и осмелился пригласить меня к столу.

Я занял место Нелея – все равно он бы не рискнул его занять при мне – и оказался под прицелами взглядов Геры и Ареса. Молчаливое напряжение было столь велико, что царские сыновья по одному начали куда-то исчезать, а темная кожа эфиопских рабов посерела окончательно.

– Раздели же с нами трапезу, хозяин, – с усмешкой позвала наконец Гера. – Тебе нечего бояться. Немногие удостаивались чести принимать такого гостя, и никто не удостаивался принимать помощь от него. Владыка Мертвых оказывает тебе великую милость этим – так радуйся же!

Он все-таки был дельцом, этот басилевс Пилоса – и он мгновенно нацепил на физиономию масляную маску радости, прямо-таки неземного счастья. Незаметно замахал руками на сыновей – кыш, мол, кыш… такие гости.

С отцом решился остаться тот самый… Нестор, кажется – смышленый мальчик. Стоял, потупив глаза в пол, не глядя, как я подношу к губам чашу с вином – Нелей же провожал взглядом каждый мой глоток, как голодная собака, на глазах которой едят жаркое.

– Скажи-ка, дядя, – наконец начал Арес без церемоний, – за что ты так возлюбил Пилос? Не знал, что этот город под твоим покровительством. Иначе я бы не явился. Зачем, если можно быть спокойным за стены?

– Жители приносят обильные жертвы тебе и твоей царице? – поддакнула Гера, и басилевс подавился вином, мысленно тут же поклявшись построить мне храм вот сразу же после битвы. Это отчетливо изобразилось на жирных складках его лба.

– Видимо, как и вам, – отозвался я, отправляя в рот кусок сыра. – Вы ведь тоже прониклись милостью к Пилосу.

Ни с того ни с сего.

Гера пресно улыбнулась.

– Нелей и его народ щедры жертвами богам и почитают их исправно. Однако меня сюда привела вражда с Алкидом, – она выплюнула это имя. – Его назвали «отмеченный Герой»! Нельзя дать ему захватывать города, какие он того пожелает. Он остановится в Пилосе.

Навеки – это ли в твоих глазах сестра?

Арес пожал плечами и издал пару каркающих смешков.

– Война является туда, куда ее позовут: позвали – и я здесь. Слава о Геракле всколыхнула небеса. Хочу померяться с ним силами: Аполлон не смог – кому как не мне? Он изменит свой путь, и вместо Пилоса его войско войдет…

И оскалил зубы, поднимая чашу, со значением глядя на меня.

– Готов принять, – буркнул я.

– Так значит, и ты здесь по схожей причине?

– Мой вестник, – отрывисто напомнил я. – Мой страж. За такие оскорбления платят.

Слава – о, моя слава! Они даже не усомнились в моих словах, только мелькнула на лице Геры брезгливая усмешка при упоминании Таната – и тут же исчезла, стоило мне перевести глаза на жену Громовержца.

Нет – не исчезла – плавно перетекла в улыбку, которая говорила: «Честь, Владыка. В одном строю с Запирающим Двери…»

Честь, сестра. Я не сражался со времен Титаномахии – мой постоянный бой с Тартаром и миром не в счет, правда? Редкая честь.

Двузубец нетерпеливо потянулся с пола к руке. Повинуясь даже не мысли – тени мысли, словно дернулся дополнительный палец, напрягся мускул в предвкушении боя… не мир, не оружие – я сам.

Арес со смехом рассказывал что-то о Геракле и пятидесяти дочерях какого-то царька, Нелей перестал напоминать бесплотную тень, сын его Нестор соблюдал на лице самое благоразумное выражение, Гера улыбалась, как и полагает жене Громовержца, но в глазах нет-нет да и мелькала тень сомнения: знаю – говорили глаза. Он здесь не просто так. Он строит какие-то козни…

Я больше не произнес ни слова, изредка поднося к губам кубок с вином – истукан, изваяние самого себя, мрачность берегов Стикса и суровость скал при Ахероне – в одном лице…

Я поднял глаза только когда Нелей начал, запинаясь, доказывать, что к обороне города под нашим руководством от такой беды как сын Громовержца готовы лучшие из лучших.

Арес – тот расхохотался, Гера чуть приподняла брови – презрительно, у нее это всегда хорошо получалось – а я просто поднял глаза.

Этот басилевс правда не понимает, кого принимает в своем дворце!

– Боги не воюют в обороне!

* * *

Вообще не воюют. Выкрик моего племянника был неточен. Мы воевали только один раз, и следы той битвы хранит Гея-Земля – это русла рек, овраги, озера и невесть откуда взявшиеся горы. Должно быть, шрамы горят – потому что Гея изо всех сил старается сделать так, чтобы нам все-таки пришлось воевать.

Потому что со времен Титаномахии мы не воевали. Сражались: с героями, или с чудовищами (Тифон тому примером), боролись – друг против друга, убивали – мы легко умеем убивать, достаточно только взять в руки молнию или приласкать трезубцем волны… Мы развлекались, выходя на поля битв – против смертных, это ведь так пьянит! Мы красовались друг перед другом – и, наверное, не за горами битва, когда это бахвальство достигнет предела…

Но мы не воевали. С тех пор, как прозвучало в наполненном огнем и камнями воздухе негласное «Рано или поздно»… С тех пор, как мы сбрасывали в Тартар черные куски плоти, породившей нас. И ты ведь знал об этом, племянник, не ты ли – война? Или и война склонна к забывчивости?

И сегодня мы не собираемся воевать: пришли, чтобы истребить. Доказать свою божественность рядом с тем, кто почти доказал свою.

Вы пришли за этим – мать и сын, домашний очаг и война. Я стою рядом с вами, в последних рядах воинов – а какой интерес лезть в битву в самом начале, когда не запылала горячка боя? – и молчу в ответ на свой незаданный вопрос.

Хочу ли и я доказать свою божественность сегодня под Пилосом?

Двузубец – нет, рука, моя сущность! – чуть подрагивает.

Как видно, придется.

– Кто с ним?

– Афина.

– Этого следовало ожидать…

Арес кривится и покусывает губы и, наверное, хочет, чтобы в бою против его сестры нынче встал я. Попросить прямо – горд. И правильно. Я явился сюда не истреблять и не сражаться с Совоокой, я явился… увидим.

А бой уже начался. Как-то внезапно, без предварительных расшаркиваний – этот сын Зевса недолюбливал церемонии, особенно по отношению к старым врагам (или к тем, кого он считал таковыми). И без лишней озабоченности стратегией: они просто пошли в лоб. Колесницы на фронт, за ними – копейщики, дальше – легкая пехота в кожаных доспехах с лабриссами и мечами.

Ты призывал своего отца перед этим боем, Алкид? Я не умею надеяться, но я надеюсь на это.

Колесниц в Пилосе почти что не было, так что вперед были выдвинуты копейщики, числом под три сотни – и кровавое варево вскипело под стенами города. Храп и отчаянное, пронзительное ржание, звук вспарываемой плоти и кожи, треск ломающихся костей. Кто-то взвыл истошно – так, что долетело до наших рядов даже в сумятице боя: «Живо-о-о-о-от!» Резанули воздух любимые пестуньи Сребролукого Аполлона – стрелы. Где-то опрокинулась колесница, где-то кто-то совершил подвиг, прикрыв грудью друга от вражеского копья…