Дмитрий Щербинин - Буря

— Проклятье! — глотая снег, выкрикнул он. — Остановить меня хочет!.. Не остановишь! Не остановишь, слышишь ты!..

Неожиданно, он оборвал свой вопль, так как почудилось ему в буре некое движенье — да, действительно: нарастало пятно, которое было сначала темно-серым, затем черным, тогда он задрожал, захрипел уже совсем иным голосом:

— Нет, нет — матушка — молю: прости ты меня! Ох, прости! Прости за все!.. Прости и за эти слова! Матушка, матушка — прошу, будь милосердна!

Тут он почувствовал, что бьющий его в спину ветер крепчает до какого-то немыслимого предела, что он уже не может оставаться на месте — вот сделал движенье, и тут же бросило его вперед, прямо в эту черноту, что-то жесткое обхватило его, он почувствовал, будто каменные иглы впиваются в его плоть; на несколько мгновений сознание померкло, а затем он почувствовал, что ноги его стремительно несут куда-то вместе со снежинками, ветер ледяным хлыстом бьет в спину — с каждым разом все сильнее и сильнее. Он почти не чувствовал своих ноги, он почти не чувствовал снежного пласта под ними, ветер был так силен, что нес его, как снежинку. А как он выл, а как, надрываясь, визжал! Как грохот, за которым, казалось ничего не могло быть, наполнял сознание — не было ничего кроме этого грохота, ничего кроме этой могучей стихии; и все-таки Альфонсо понимал, что как бы ни захотел — теперь не смог бы остановиться; он понимал, что, ежели стихия захочет, так может размозжить о скалу, или забросить, как угодно далеко в море.

Альфонсо заскрежетал зубами: он жаждал увидеть Нэдию, и, как только жажда эта возросла до некоего нестерпимого предела — прямо пред из круговерти неуловимым рывком выдвинулись ворота крепости, и он, выставив пред собою руки, понял, что это конец, что теперь все его кости будут переломлены. В какое-то безмерно малое мгновенье, до столкновения, вдруг распахнулась пред ним малая створка — та самая створка, через которую он за некоторое время до этого прошел, вместе со своими братьями. Выступил некий контур, и тут же последовало их столкновений; удар, от которого сознание Альфонсо вновь померкло, но тут же, впрочем, он пришел в себя. Вскочил на ноги, и обнаружил, что стоит на улице метрах в двадцати от ворот, в окружении воинов, которые обнажили клинки, а еще двое склонились над некой фигурой, которая лежала у его ног.

— А, — это ты. — проговорил начальник караула, который был хмур, как никогда. — Надо же… что этому Сталлу, почудилось будто барабанит кто-то в створку! Все говорили — ветер да снег, а он заладил: «Стучит, стучит!..» Ты и вправду стучал?

— Нет.

— Парень то совсем молодой — двадцать годков едва исполнилось. Жаль его.

— Что ж с ним?

— Так только створку он распахнул, так мы и не поняли сначала, что произошло: вроде как некая темная тень на него метнулась, да так то быстро, что никто и понять ничего не успел. Потом то уж глядим: лежит он вот на этом самом месте, без движенья, и ты рядом. Но ты то очнулся, а у паренька, от падения этого, шея была переломлена… Все — оборвалась жизнь молодая, а смерть то какая нелепая — много всего перевидать мне довелось, но такой нелепой смерти: нет, нет: никогда еще не доводилось мне видеть такой вот нелепой кончины…

— Как смерть. Я что ж…

Альфонсо быстро склонился, и только увидел этот, под неестественным углом вывернутый, потемневший лик — сразу все понял, вскочил, завопил, и с воплем этим бросился прочь. И он все ожидал, что сейчас эти воины бросятся за ним в погоню, или же запустят ему «убийце» в спину стрелу — да, да — он именно ожидал, что сейчас эта тяжелая стрела с силой ударит его своим тяжелым наконечником между лопаток, раздробит кости, и, разворотив грудь, с потоком раскаленной крови вырвется спереди. Он ожидал этого удара даже в те мгновенья, когда завернул на боковую улочку — с каждым мгновеньем, он все больше и больше уверял себя, что этот удар неизбежен — и несколько его передергивало, и бросало к стенам, так как он настолько себя в этом убеждал, что уже чувствовал эту ледяную жалящую смерть — но за ним, конечно, никто не гнался; а воины в это время, скорбели над своим, от такой нелепости погибшего товарища…

А над городскими стенами стремительно проносилась стена цвета темно-серого, стального цвета, иногда вихрилась вниз стремительными кривыми отростками, которые, вытягиваясь до крыш домов, царапали эти крыши, словно бы когтями, иногда даже и искры из них высекали. Он особенно сильных ударов, сотрясалась земля; грохот же стоял беспрерывный — визжала эта сфера, над головами; глухим, тяжелым рокотом вторили ей и Синие горы, для который эта буря была очередной пыткой, которая расширяла старые их раны, отрывала куски, дробила измученную веками плоть. Эти твердые снежинки били в каменную плоть с такой силой, что тут же отскакивали на многие метры назад, и, сцепляясь со снежинками летящими навстречу, в одно мгновенье образовывали ледяные комья, некоторые в полметра, которые падали и на улицы, разбивались с пронзительным треском, словно стеклянные, и даже закрытый шлемом череп не выдержал бы такого удара…

Альфонсо остановился возле темной двери — забарабанил в нее из всех сил, забарабанил так, что замершие его кулаки были разбиты в кровь (а перчатки он забыл надеть еще, когда выходил из дома Гэллиоса). Он и сам не заметил, как возле этого дома оказался; он с такой болью по этим улицам метался, что едва ли что по сторонам видел. Но вот уже стоит возле этой двери, вот уже барабанит — дверь распахнулась резко, но он не влетел в горницу — нет — как только дверь раскрылась, как только он увидел ЕЕ лик; так сразу же все в нем и переменилось.

С Нэдией у Альфонсо были связаны чувствия столь сильные, что и это умоисступленное состояние стремительно прошло: на место его пришел сильный жар, охвативший сразу все тело — и он уже не мог связано думать, глаза его так и впились в ее лик, и с каждым мгновеньем, пока он смотрел на нее, больше там становилось этой жгучей, кажущейся невыносимой боли. Нэдия также внимательно разглядывала его, и в глазах ее… впрочем, это были такие странные глаза, что и не смогу я сказать, чего же там больше было: было что-то нестерпимо жгучее, болезненное, но что именно — нет, там все так перемешалось, что и не сказать было, что этот взгляд выражал.

Вообще же, Нэдия была красива, стройна — она, правда была невысокого роста, но невысокий этот рост совсем в глаза не бросался, так как все внимание поглощало это выразительное лицо; оно было чуть вытянуто вперед, с несколько крупным носом, но, опять таки, по своей выразительности, оно затмевало всякие незначительные детали; волосы у нее были очень густые, шелковистые, темные, как ночь; одежду она носила темных тонов…