Дмитрий Щербинин - Буря

Снега, под ногами, намело уже довольно-таки много, и с каждым то мгновеньем наметало все больше, снегопад все усиливался и, кажется, намеривался засыпать их на этой площадки. Тогда Альфонсо, что было сил забарабанил по железной двери — он бил в исступлении, по растрескавшемуся лику его катились, перемешенные меж собою слезы, и капли растаявшего снега. Прошло минут пять (показавшиеся им, однако, гораздо большим сроком), по истечении которых, наконец, в двери раздался щелчок отпираемого замка, вот и сама дверь подалась в сторону… что ж, казалось, что волшебство действительно свершилось: только что был пред ними сад выгравированный на железе, и вот, по их желанию, он ожил. Растения, травы, цветы, пение птиц, живые ароматы — это ли не было чудом?! — все это нахлынуло на них сразу, и так, что закружилась голова, и позабыли они о многом, стояли на пороге, пораженные, даже и не шевелились.

Между тем, раздался голос — очень теплый, очень домашний, уютный, спокойный голос:

— Ну, что же, гости дорогие — таким удивительным путем прошли, а теперь и через порог не переступите?.. Прошу, прошу — пожалуйста, проходите. Сейчас вас чайком тепленьким угощу, сейчас отогреемся…

Перед ними стоял Гэллиос. За прошедшие двадцать с лишним лет старец этот почти не изменился — хотя, волосы стали еще белее, еще глубже залегли на его лике морщины, в глазах было тоже, что и в голосе: та же теплота, та же гармония, но только еще более широкие, бездонные. Он был высок (хотя уступал в росте Альфонсо); одежды же на нем были простые, все белых тонов, ходи он, опираясь на посох.

— Проходите же, проходите. А то вон и пташки уже почуяли холод — слышите, как запели: «По что ты нас морозишь?» А вон и веточки у березоньки задрожали. Проходите, проходите, гости долгожданные.

Оцепененье прошло, и вот они переступили через порог — дверь сама собою закрылась за их спинами, а тот снег, который успел налететь на ведущую от двери дорожку, уже растаял, обратился в маленький ручеек, который, подобно некому сказочному зверьку, веселой лентой потек по плодовитой земле, которой дорожка эта была окружена.

Только теперь почувствовали они, насколько же, действительно, замерзли. Теперь, выходя из них, сотрясал их холод, а старец, взирая на них с прежним участием, приговаривал:

— Ну, ничего, ничего. Сейчас вам и тепло и хорошо станет. Забудьте все горести — оставьте их за этой дверью, там, где ваш проводник, от вас отстал…

— Да, проводника… Она… — начал было Альфонсо.

— Нет — не надо, не надо. — остановил его Гэллиос. — Потом мы поговорим об этом, а сейчас, гости мои дорогие прошу — отогреемся.

Трудно было не согласиться с мудростью его слов — они столько пережили, так их эта дорога истомила, что теперь, действительно, хотелось только чего-то теплого, домашнего.

А теплота, так же как и солнечный свет, была разлита здесь в воздухе, казалось, что все полнится дыханием кого-то нежного создания, казалось, что сам воздух был живым. По дорожке шли они по прекрасному, заключенному под своды залу, и среди пения весны, теплым лучом сиял и голос Гэллиоса:

— Как хорошо, что от двери, в которую вы стучали, была проведена нить с колокольчиком, иначе, в своих верхних покоях, я бы и не услышал вас. Ну, пока мои поварята расставляют для нас стол, давайте ненадолго остановимся здесь.

Он кивнул на небольшое озерцо, которое открылось, в окружении шелковистых цветов. От воды в нем поднимался пар, скапливался, под куполом в небольшие облачка, которые, словно настоящие облака на небе, плавно клубились, и медленно проплывали над этим маленьким весенним миром.

А в озере били теплые ключи — вода была, как парное молоко, и вот Гэллиос предложил им искупаться — сначала братья отказались, но он сказал еще совсем немного своим гармоничным голосом, и вот они уже были согласны, вот уже оставили свою одежку на берегу, где уселся старец — нырнули, довольно долго проплавали под водой, а, когда вынырнули — лица их уже не были такими напряженными, а у Вэлломира даже появился здоровый румянец.

— Плавайте, плавайте. Согревайтесь. — приговаривал старец, и они слушались его — так хотелось позабыть о недавних ужасах…

Когда Вэллос в очередной раз вынырнул, то издал довольно громкий крик:

— А-а-а! Ваше озеро заболело! Да — один из ваших ключей отказался греть, и теперь леденит… Брр! Это же нечестно: греет, греет, и, вдруг, как схватит холодом то… Брр! До сих пор всего сводит!.. Ишь! Слышите — ключ помер! Закройте его немедля!

Плававший поблизости Вэлломир взглянул на него с обычным презреньем. Однако, когда сам нырнул, то сообщил то же самое. Гэллиос очень удивился — однако, голос его оставался таким же спокойным:

— Эта пещера дала мне приют, здесь я развел свой сад; она спасает меня от зимы; и здесь мой мир, пусть и маленький. Но, ведь, тепло ее питающее исходит из земных глубин; и, ведь, никогда еще не было такого. Ну, в такую то метель, в такой то день необычайный, и не мудрено, ежели и случится что-нибудь. Ничего, ничего — все пройдет, все будет хорошо…

А со дна озера стали подниматься крупные, наполненные белизною пузыри — когда они достигали поверхности, то лопались, наполняя воздух чем-то ледяным, отчего даже и дышать было тяжело. Пузырей становилось все больше и больше, и вскоре уже тяжело было вдыхать этот леденящий воздух. В каждом из пузырей было слово, которое, сплетаясь в воздухе с иными, образовывало в воздухе следующую песнь:

Это пение заняло несколько минут, и все это время, не только братья, но и Гэллиос, позабыв о холоде, внимали этим удивительным звукам, не двигались. Наконец, все озеро вспенилась мириадами, бесчисленным этих пузырей множеством; нестерпимый смертный хлад, словно некое чудище, поднялся со дна, и обратил в лед все воду. Таким образом, надо льдом оказались только головы братьев, тела же были вморожены, и холод вновь пробирал их, добирался до самого сердца.

Гэллиос поднялся, и подойдя к ледовой кромке, проговорил спокойно:

— Ну, все, довольно. Древний, злой дух, почто творишь такое? Проникаешь в мой дом, морозишь гостей. Неужели мало натешился в метели, или память тебе стала изменить — забыл там им сказать что-то. Давно ждал этой встречи… Ну, к чему же прятаться — выходи, хочу взглянуть на тебя.