Феликс РАЗУМОВСКИЙ - Смилодон

Однако сколько ни дерзили Буров и шевалье, сколько ни работали плечами и локтями, что-то больше никто гардом о ножны не стучал. Даже слова противного не было слышно. Лишь тревожный шепот висел над толпой:

– Господа, это же младший Сальмоньяк. Да, да, тот самый. Т-с-с… А с ним вроде бы старший брат. Вернулся инкогнито из ссылки. Говорят, ни за что ни про что убил четверых. Да, да, под плохое настроение, в трактире, кухонным ножом. Ну и рожа. Ну и плечи…

В общем, без особых сложностей Буров и шевалье проследовали к сцене и стали наслаждаться изысками Талии. Давали какой-то очередной шедевр неиссякаемого Гольдони <���Карло Гольдони (1707-1793) – итальянский драматург, создатель национальной комедии. Написал “Слугу двух господ”, а всего 267 пьес.> . Декорации изображали гостиную, пронырливая горничная – воинственную искушенность, хозяин дома – убийственное чувство юмора, его супруга – невиданную добродетель. Ремарки были чудо как хороши, игра актеров просто превосходная, рога злокозненного хозяина дома раскидисты и ветвисты. В антракте Буров и шевалье снова взялись за свое – приставали к дамам, задирали кавалеров, заказывали драку. Лихо гнули свою кривую линию, грудью перли на рожон.

Увы. Дамы многообещающе хихикали, строили глазки, кавалеры трусили, заискивающе улыбались, обращали все в шутку и приглашали – нет, не в Булонский лес на честный бой, – на чашку кофе, по-простецки, по-соседски. Что делать, шевалье Анри де Сальмоньяка в парижском высшем обществе знали хорошо. А полных идиотов там вроде бы не было.

Во втором акте стало еще хуже. Страсти в партере накалились до предела, и на Бурова с шевалье никто не обращал внимания. Одни скандировали изо всех сил:

– Браво, Фламиния, браво! Брависсимо! Брависсимо! Брависсимо!

Другие тоже орали до посинения:

– Заткнитесь вы, канальи! Ваша Фламиния похожа на жабу! На жабу! На жабу! На жабу!

А когда фанаты Фламинии устроили ей бурную пятнадцатиминутную овацию, дело в партере чуть не дошло до шпаг. Публика в амфитеатре улюлюкала, пламя лампионов мерцало, бегающее вовсю по карманам ворье истово молилось своему богу. Мадемуазель Фламиния кланялась, прижимала ладони к груди, с чувством благодарности посылала в зал пламенные воздушные поцелуи. Бардак был полный. Такой, что даже два усатых, привычных ко всему сержанта из театральной полиции высунулись из своей комнаты, переглянувшись, закурили трубочки да и снова убрались коротать время за бутылочкой бургундского. Да, что-то разгулялись нынче, разгалделись эти короткоштанники. Аристократия, так ее… Сволочи, потаскухи и похабники.

Вскоре общение с прекрасным сделалось невыносимым. Не дожидаясь финала, Буров и шевалье вывинтились из толпы, выбрались на воздух и облегченно, хоть и с некоторой обеспокоенностью, вздохнули – как там у Бернара? Штормит? Только волновались они зря. Карета стояла неподвижно, на ровном киле, орловские рысаки напоминали овечек, а сам Бернар сидел на козлах под уличным фонарем и с увлечением листал свою любимую книгу. Правда, узнать его было нелегко. На нем был щегольской, вычурно украшенный камзол, модная шляпа с невиданным плюмажем и сногсшибательная парчовая перевязь с богатой, инкрустированной перламутром шпагой. Когда успел? На его фоне Буров и шевалье выглядели бледно. И это невзирая на свежий, наискось через весь лоб след. Кровоточащий от чего-то колюще-режущего.

– Ладно, что ни делается, все к лучшему, – мрачно заметил шевалье, залез в карету и плюхнулся на атлас подушек. – Если судить по плюмажу, то у нас за кучера виконт, не меньше. Так что теперь мы уж точно одолеем Скапена. Его разорвет от хохота.

Но чувствовалось, что ему самому было не до смеха. Да и Бурову после похода в театр было как-то не по себе.

– Куда мы дальше? – спросил он автоматически, никуда особо не желая. – Ночь на дворе.

На самом деле ему хотелось, чтобы побыстрее настало утро. Интересно, получил Бертолли гремучую ртуть? И если да, то сколько?

– Не вижу ничего дурного в том, чтобы из одного бардака поехать в другой, – пожал плечами шевалье, криво усмехнулся и криком распугал окрестных кошек: – Эй, там, на козлах! Ваша светлость, извольте в “Трюм”!

Бернар изволил, – с ветерком, поскольку дорога была ему хорошо знакома.

Выглядел веселый дом на первый взгляд невесело – мрачный фасад, стрельчатые окна, дубовая, почерневшая дверь. Однако, как говорится, не верь глазам своим. Стоило Бурову и шевалье войти внутрь, как их сразу же окружила атмосфера бесшабашности, какой-то исступленной вседозволенности, вакхического, безграничного восторга. Фривольно наяривала музычка, разгуливали женщины в дезабилье <���Пограничное состояние между откровенностью в одежде и тотальным отсутствием оной.> , на стенах, пестреющих эстампами, сплетались в неистовых объятьях пары. Да что там стены, да что там эстампы… Какой-то кавалер прямо в зале, ничуть не утруждая себя мыслью об уединении, служил чреслолюбивому Эросу со всей силой мужского естества. Не замечая ни съехавшего парика, ни полуспущенных штанов, ни отстегнувшейся подвязки с золоченой пряжкой. Во всем мире сейчас для него существовала лишь пышногрудая брюнетка, страстно галопирующая на его голых бедрах…

– А, это вы, мой друг, – sous-maitresse <���Помощница хозяйки борделя.> улыбнулась шевалье, словно доброму знакомому, и кокетливо погрозила пальцем. – Надеюсь, вы больше никого не будете выкидывать из окон? Пребывайте в мире, господа, бросайте лучше палки. Сударь, вы согласны со мной? – Она оценивающе прищурилась на Бурова и завлекающе, словно приказчик в лавке, повела наманикюренной рукой. – Выбирайте, господа, у нас девочки на любой вкус. Мальчики, впрочем, тоже. Ну а если вас интересуют куропатки <���Имеется в виду старинное французское извращение – совокупление с куропаткой. В самый ответственный момент птице медленно перерезается горло, и ее судорожные конвульсии, по словам посвященных, оставляют неописуемые, неизгладимые ощущения.> …

– Исключительно в жареном виде, – ответили хором Буров и шевалье, велели подать шоколада с ванилью, уселись в кресла и начали осматриваться.

Девочки, что и говорить, были хороши. В многочисленных зеркалах отражались округлые колени, высокие бюсты, аппетитные бедра, округлые ягодицы, волнующие, великолепные, лишь чисто символически прикрытые просвечивающим газом. А чувственные, накрашенные ярко губы, умело подведенные глаза, изящные, выщипанные в ниточку или наоборот густо очерченные брови! Рафаэлевские мадонны, египетские Клеопатры, Клотильды и Артемиды нового Иерусалима. Все типы женской красоты, таинственной и неуловимой – были бы деньги.