Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

— Есь, есь!

— О, вояки! Добро воевали — в каку ловушку попали! Как я вас буду теперь выручать?

— Вырежь у коровы ремень, на конце сделай мор (?).

Он взял ето в ум: хлоп кулаком — корова повернулась (тут корова была на станции), снял кожу, скружил кожу в ординарный ремень, кроватку сметал проць, ремень спустил.

— Хватил-ли?

— Хватил, хватил!

— Заберет-ли нет у вас силы по ремню лезть?

— Да мы выветрены, не порато питаемся.

Ну, он стал їх по одному таскать и таскать, всех выволочил. Корову сварили.

— Порато не обжоривайтесь.

Ну, ету корову съевши, дом сожгли, всяк себе скрыцял добра коня. Иван-царевич братьев отправил домой отдыхать, а сам поехал дальше. Ехал близко-ли, далеко-ли, низко-ли, высоко-ли, видит стоит избушка.

— Избушка поворотне к лесу шарами, ко мне воротами.

Избушка поворотилась. Он взошел на крыльцë, поколотился в кольцë, — вышла к ему распрестарая старая старуха.

— Вот бестия на пустом месте: какие старухи на станциях служат!

Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.

— Куда путь держишь?

Он сказал.

— Ну, ложись спать, утро вечера мудренея.

Поутру Иван-царевич говорит:

— Бабушка, предоставиь свою буйну голову к моїм могутным плецям, направь меня на ум-разум.

— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало! Возьми, дитятко, моего худ а коня, оставь мне своего добр а коня. На обратном пути пригодитсе, а теперь довезет тебя конь до моей сестры.

Он сел на ее худа коня: перчатку обронил, говорит коню:

— Стой! Перчатку обронил!

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уж двести верст проскакал.

Как сказал, так и делом: доскакали, — стоїт избушка.

Он ее омолитвовал, в избушки аминь отдало.

Выходивши распрестарая старуха.

— О, какие развезены старухи на станциях!

Бабушка его напоїла, накормила и распросила.

— Предоставь свою буйну голову к моїм могутным плечам, наставь на путь истинной.

— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало. Ложись-ко спать, поутру будем путь-дорожка смекать.

Поутру она говорит ему:

— Возьми моего худ а коня, оставь своего добр а коня, ето в обратном пути все тебе пригодитсе.

Он севши на коня, шапку оборонивши: «стой!» А конь ему провешьчалсе:

— В кою пору говорил, я — триста верст проскакал, да за каждой вещью будем вороч а тьсе, дак тоhда дорога не скоро коротаетсе.

Ехавши день до вечера, красна солнышка до з а кату, опять приехали: избушка стоїт и выходит на крыльце распрестарая старуха.

— Все одны старухи на станциях!

Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.

— Куда путь держишь?

Иван-царевич рассказавши, как девиця боhатырица отцу глаза выкопала, говоривши:

— Я ето дело роспытать хочу.

— О! глубоко загачиваш. Однако постараїмсе. Ложись-ка спать, поутру станем путь-дороженька смекать.

Поутру она говоривши ему:

— Одень мой прежней китайник с бант а ми и я тебя перекрашу, как себя. Дам котк а -баюнк а : приедешь к дому осударскому, к палатам белокаменным, теми-же воротами заежживай в крепосную ограду, што и я. Брод о вою ступью штоб лошадь шла до того столба, hде я своего коня везала. У ворот привратники, у дверей придверники, ты кланетьсе кланейсе, а рецей не говори, штоб по реци тебя не признали.

Вот Иван-царевич приезжат, идет в палаты белокаменны, его приворотники, придверники окликают.

— А, бабушка наехала, давно не бывала.

Он голову клонит, а реци не говорит.

Отворивши, заходивши во светлую светлицю, там спит-храпит девица-боhатыриця боhатырьским сном, убившись из поездочьки своей боhатырьское.

Он вытащил из-за шшоки глаза: «Отхожу ее своим пером меж ногами!» Она разметавши лежит и он подписавши на лбу: «Я твоїм колодцем коня напоїл да и колодця не закрыл».

И тут же зацерпнул воды живой и мертвой. После ефтой бытности сел на добра коня и хотел скакать через ограду. Конь провешш а лся:

— Ой, Иван-царевич, не заскакивай, мне не унести тебя, не понесут меня резвы ноги.

Не поверевши етого, ударил Иван-царевич по тухлым ребрам. Конь одним копытом задел за стены городовые. Струны зазвенели, боhатыриця проснуласе. Чует как ей што-то неловко…

— Ох, кака невежа паласе, каку-то подлог сделала.

И увидавши в зеркало, написано у ей на лобу: «За твої насмешки отсмиялисе обратно».

Вот она выбиравши коня, которого ярчей, бойчей не было и отправлявшись в сугон.

Доехавши до старухи, спросивши:

— Хто такой, не проежжавши-ли здесь?

— Да какая-то упадь нимо ползла. Едва, едва коняшка ноги переставлял, да ты оддохни, догонишь, поспешь.

— Што-то я как больня случилась с такого разгару.

— Не желашь-ли баенку?

— Да охота-бы.

Старуха сейчас байну топить, дрова мозгляшши, худяшши, баенка тышкается.

— Мне-ка потереться охота.

Старуха трет, все время длит: ручушки стали слабы.

Отпарилась в етой баенки, нать сугоном ехать.

Приехала к другой старухи.

— Не проежжал-ли хто?

— Какой-то бродяга ехал, едва лошаденка брела.

А ета втора старуха дала ему кремешок:

«Брось и скажи: была года землена, сделайсе кременна!»

Третья старуха дас огнивце: «Будет тебя нарыскивать, напыскивать, ты брось».

Вот она едет: в том боку катышок, и в том боку катышок (Шура ухлопаласъ, угорела от сказки. Так пожалуй, возможно) ехать скоро не может. Доехала до третьей старухи, стала вестей спрашивать.

— Да какая-то шантрапашка проежжала, лошаденка едва плелась. Ты не гони порато и так догонишь.

Тут серьце раскипевши, полетевши в сугон, а Иван был успешен, бросил кремешок и стала кременна гора.

Туточка она кричавши ему:

— Сойдемся по согласию: я тебя не бить, не дуть не стану!

Упросить, умолить не могла.

— Коhда так, я вернусь за пильшиками, за долотниками.

Съездила за пильшиками, за долотниками, они сделали проезд. Вот она состигат, а Иван-царевич, сменивши у третьей старухи своего добра коня, скрыцял ему: бежи, да не подпинай-се, и бросил огнивцë.

Загорело, запылало, пылом, оhнем.

Боhатыриця наехавши.

— Укроти реку оhненну. Я за тебя иду взамужесьво, буду покорна, винна, и починна во всякой бытности. Ведь ты засе-ел два отрока.

— Ха-а. Забыла? X… ночевал, пошшупай-ко! Ета шуточь-ка отшутиласе.

Тут она раскипеласе, захлопала в дол они.

— По весны красные будешь во белых моїх руках!

— Рано рыцишь: не заваривано. Коhда попаду, тоhда рыци.

Разъехались на Дунай реки. И стоїт Иван-царевич разъехавшись на Дунай реки. Приежжавши к отцю родителю и заходивши в спальню, в которой отець спавши при койки. Бравши за шею и сажавши на крутую жопу, давай глаза вставлять. Потом спрыснувши мертвой и живой водой.