Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

В 1920-е гг. О. Э. Озаровская совершила несколько фольклорно-этнографических экспедиций на Русский Север. В 1921 г. по поручению Наркомпроса она поехала на Кулой, когда-то настороженно ее встретивший во время Первой мировой войны. В экспедиции участвовали ученицы О. Э. Озаровской А. А. Рязанова, А. П. Соколова, А. Д. Ипполитова и художник А. И. Зуев. Время было трудное, голодное. Деньги на Кулое не ценились. Поэтому для установления добрых отношений с местными жителями экспедиционеры везли с собой муку и лекарства, столь нужные северной деревне. Российская смута тяжелым катком прошлась и по жителям первопрестольной, за несколько лет неузнаваемо изменив их облик. Сказитель былин из Карьеполья Н. П. Кырчигин (Крычаков) долго вглядывался в О. Э. Озаровскую, пока не признал в ней «московку» 1916 года: «Та сама, и впрямь та сама, сказывали уж. Да где ж твоя басота, да где ж твоя лепота? Весь тук сронила… Тьпфу!» [Озаровская 1928: 408]. «Тук» — полноту, ей свойственную, — она, действительно, «сронила» в голодные годы Гражданской войны.

В 1921 г. на Кулое О. Э. Озаровская ставила себе целью запись всего репертуара кулоян. «Предвидя все трудности работы в условиях 21-го года, — писала она позднее, — экспедиция, разумеется, решила записывать решительно все, что представляется возможным записывать, не ограничивая себя каким-либо одним видом народного творчества» [Озаровская 1928: 408]. Не знаем, насколько успешно была выполнена эта задача (сохранились лишь отдельные фрагменты фольклорного архива собирательницы), но ряд наблюдений, сделанных О. Э. Озаровской на Кулое, стали бесценным вкладом в фольклористику.

Собирательница — и это надо особо подчеркнуть — стала вторым после А. Д. Григорьева [Григорьев 1939] (и последним) фольклористом, кому удалось на Кулое зафиксировать образцы песенной эпики. Две записи — «Чурило Пленкович и Василий Пермята» соянского крестьянина Степана Крапивина и «Вор-кабаньище» («Данило Ловчанин») Анны Мелиховой из той же деревни Сояна — О. Э. Озаровская поместила в своем «Пятиречии». Уже в наши дни по материалам архива собирательницы, поступившего в Институт русской литературы (Пушкинский Дом), [37] Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, р. V, кол. 12 (О. Э. Озаровской). Т. А. Новичковой были опубликованы былины Якова Федоровича Попова (Порхаля) из Долгощелья («Владимир-жених», то есть «Дунай-сват»; «Бой Добрыни с Дунаем»; «Срок калик»), Марии Красиковой из Карьеполья («Дунай»; «Сорок калик») и Н. П. Крычакова из Карьеполья («Иван Гордеевич», то есть «Иван Годинович»), Алексея Степановича Мелихова (Мелехова) из Сояны («Василий-пьяница и Курган-царь»). Ею же напечатан вариант скоморошины «Лединушка», записанный, вероятно, от Агрипины Мелеховой из Сояны. [38] Кулойские былины в записях О. Э. Озаровской / Публ. Т. А. Новичковой // Из истории русской фольклористики. СПб., 1998. С. 345–380. Расширенный вариант публикации с добавлением баллад и духовных стихов см.: [Новичкова 2001: 150–178].

В Фонограммархиве Пушкинского Дома оказалась и коллекция фоноваликов с записями 1921 г. Нотировки былинных отрывков были опубликованы в 1998 г. А. Д. Троицкой. [39] Напевы кулойских былин (по материалам коллекции О. Э. Озаровской) / Публ. А. Д. Троицкой // Из истории русской фольклористики. СПб., 1998. [Вып.4–5]. С. 381–402. В 2006 г. А. Ю. Кастров ввел в науку нотные расшифровки духовных стихов, записанных О. Э. Озаровской на Кулое. [40] Архивные записи кулойских эпических напевов (по материалам северной экспедиции 1921 года)/ Публ. А. Ю. Кастрова // Из истории русской фольклористики. СПб., 1998. [Вып.4–5]. С. 381–402.

Следующая экспедиция О. Э. Озаровской — опять на Пинегу! — состоялась в 1925 г. Финансировало ее Архангельское общество краеведения. М. Д. Кривополеновой уже не было в живых. Однако и без Махони пинежская фольклорная традиция в 1920-е гг. еще не иссякла. В Карповой Горе О. Э. Озаровская и ее спутники могли наблюдать свадьбу, играемую с соблюдением всей старинной обрядности. В той же Карповой Горе летом 1925 г., свидетельствует О. Э. Озаровская, крестьяне поставили пушкинскую «Русалку», сделав основной акцент на сценическом отображении свадебного обряда. В д. Язвора в верхнем течении реки фольклористка нашла двух крестьян-«пушкинистов». Один из них знал наизусть всего «Евгения Онегина», а другой — «Медного всадника». [41] С. И. Фольклорная экспедиция на Пинегу // Бюллетень СевероВосточного областного бюро краеведения. Архангельск, 1925. Вып. 1. С. 14–16. В д. Юбра (около Труфановой Горы) О. Э. Озаровской посчастливилось встретиться с Татьяной Осиповной Кобелевой — семидесятилетней слепой песельницей и сказочницей, знавшей исторические песни «Казань-город», «Пленение Кутузовым французского офицера», «Пожар Ярославля», а также многочисленные сказки и легенды [Озаровская 1927а: 98–99], опубликованные в «Пятиречии»: «Моряжка», «Никола Дупленьский», «Принятой», «Ерш», «Царевнина Талань», «Ай-брат», «Мать и львица» и «Предел».

Весьма любопытна статья О. Э. Озаровской «Северная свадьба». В основу этой публикации положены материалы, записанные исследовательницей в 1925 г. в Карповой Горе, а также сведения, собранные ранее на р. Кулой. Пинежская свадьба, пишет исследовательница, в отличие от кулойской, характеризуется «дерзными» песнями эротического содержания. В случае если играется пинежско-кулойская свадьба — жених и невеста родом из разных регионов, — «когда пинежане осмелятся затянуть свои “дерзные” песни (например, знаменитое “оханье” при удалении молодых в подклеть, оханье, где с французским шиком усмехается сатир в символике песни), кулояне садятся в лодки или запрягают коней и разъезжаются со свадьбы» [Озаровская 1927b: 100]. Ритуал с «крюком», с его «крепким и неудобным для печати» монологом, как свидетельствует О. Э. Озаровская, характерен только для Пинеги и неизвестен на соседнем Кулое. «Пинежская свадьба, — продолжает исследовательница, — богата не только “дерзными” монологами и песнями, она во второй своей части (у молодых) изобилует шутливыми выдумками, имеющими смысл для освоения молодки в новой семье (шутливое подметанье полов, шутливая байна, совместное с мужем умывание при свидетелях) или имеющими определенную символику утраты невинности: ломанье короба, битье горшка и т. д. Все это совершенно отсутствует в кулойской свадьбе, дышащей исконным примитивом и опускающей или, вернее, никогда не видевшей пышных украшений» [Озаровская 1927b: 100].

Очерк «Самоходка», родившийся также по следам экспедиции 1925 г., рисует яркую живую картинку свадьбы «самоходкой», то есть без благословения родителей, которую О. Э. Озаровская наблюдала, а точнее узнавала о событиях по слухам, будоражившим в течение двух дней деревню Юбра в связи с некой Липкой: девушка вопреки воле отца не пошла за посватовавшегося к ней Мишку, а бежала с Серегой. [42] Озаровская О. Э. Самоходка // Красная нива. 1926. № 20. С. 18–19. В планах исследовательницы была большая работа по севернорусской свадьбе, к сожалению, так и не завершенная ею.