Фазил Юлдаш - Алпамыш

— Хоть не знаю я, какой твой конь на вид, —
На конюшне ханской конь один стоит.
Я скажу приметы: он или не он, —
Не клеймом калмыцким этот конь клеймен;
Слух слыхала я — он якобы пленен;
Выше бабок конь гвоздями прогвожден,
Он чугунною колодой пригнетен, —
Вес колоды — сто батман без десяти…
Если конь не твой, ошибку мне прости.
На ноги не может конь-бедняга встать,
Голову не в силах от земли поднять.
Так уже лет семь он вынужден страдать.
У калмык ов страх большой перед конем:
Говорят, что разум у коня — людской,
Человеческой тоскует, мол, тоской,
Говорят калмык и: «Он — такой-сякой,
Нам иных людей опасней», — говорят.
Про коня такие басни говорят!
Родина коня — слыхала я — Конграт,
Ездил на коне — слыхала я — узбек.
Терпит конь мученья столько лет подряд,—
В муках и закончит он свой конский век:
Ни один за ним не ходит человек, —
Ни зерна ему, ни сена не дают,
Походя его чем ни попало — бьют,
Походя в глаза печальные плюют…

— Знай: пришлось врагам, чтобы пленить меня,
Злым снотворным зельем опоить меня;
Чтобы в эту яму заточить меня,
Конской силою пришлось тащить меня.
Мой же верный конь меня и приволок:
Мучили его, — что он поделать мог!
Совесть Байчибара предо мной чиста,
Знает — я отрублен был с его хвоста.
Все же мой Чибар тоскует неспроста:
Думая, что был я на куски разбит,
Конь мой безутешно обо мне скорбит…
Ухо, Ай-Тавка, склони к моим словам:
Дорога мне участь верного слуги, —
Вызволить коня из плена помоги, —
Пусть не торжествуют надо мной враги!
Вот тебе пучок сухой травы-исрык;
К запаху ее мой верный конь привык, —
С этою травой пахучею — беги
К стойлу Байчибара, там ее зажги,
Чтобы не заметил ни один калмык.
Дым травы душистой до его ноздрей
Лишь дойдет — и сразу станет конь бодрей:
Он почует запах родины своей, —
Сразу же поймет: его хозяин жив!
Поспеши, беги, красавица, быстрей!..

Тот пучок травы Тавка-аим взяла,
С той исрык-травой поспешно в путь пошла,
До конюшен шахских травку донесла, —
От конюших прячась, травку подожгла.
Дым исрык-травы ноздрей коня достиг, —
Конская душа вся просветлела вмиг:
Вспомнилось лошадке, что сухой исрык
Алпамыш с собой в походы брать привык.
Словно возрожден душистою травой,
Понял Байчибар, что бек Хаким — живой:
Конь семь лет лежал с поникшей головой, —
Тут он сразу встал, свободно задышал,
Голову задрал — и весело заржал.
Тут в куски распалась и колода та,
Гвозди стали сами выпадать из ног…
Вольный из конюшни мчится скакунок,
Скачет через всю столицу скакунок.
То не гром в горах — то байчибаров скок!
Ждет коня в зиндане богатырь ездок, —
Держит путь Чибар туда, к Мурад-Тюбе.
Калмык ибранятся: «Сдохнуть бы тебе!»
«Этот конь узбека, — думают они, —
Был семь лет калека! — думают они: —
Может быть, семь лет притворствовал, хитрец,
Может быть, стервец, взбесился под конец?!»
Скачет Байчибар, — кто встречный — тот мертвец!
Калмык исовсем в смятение пришли, —
Лучше б, мол, они такую тварь сожгли!
А Чибар иное чудо сотворил:
Пару он раскрыл своих незримых крыл, —
Над землей теперь гагарою парил!
Полюбуйся-ка, что за чубарый конь:
Видано ль, чтоб мог летать гагарой конь?!
У зиндана конь приветственно заржал,
Он зиндан семижды рысью обежал,
Заглянувши вглубь, Хакима увидал —
И, каким бывал, таким же снова стал,
Словно никаких он мук не испытал…

Вновь и вновь слова молитвы от твердит —
И с надеждой вверх из глубины глядит.
Над жерлом зиндана конь его стоит, —
Своего хвоста он ощущает рост:
Что ни миг, то все длиннее хвост, пышней, —
Вырастает ровне в сорок саженей!
Тут Чибар в зиндан свой погружает хвост.
Хвост Хаким увидел — и возликовал,—
Не напрасно он спасенья ожидал!
Сорокасаженным тем хвостом — свой стан
Алпамыш-батыр покрепче обмотал, —
Обвязавшись, крикнул он коню: «Тяни!
Ты моих надежд, мой конь, не обмани:
Вытянешь — заблещут снова счастья дни!..»
Байчибар надежд его не обманул:
Голову к земле, натужась, он пригнул,
На своем хвосте батыра потянул —
Вытянул! На вольный мир батыр взглянул.
Осмотрел он сбрую на коне, — вздохнул:
Видит, что порядка в конской сбруе нет, —
Истрепалась, ветхой стала за семь лет.
Алпамыш подпругу друга отвязал,
Очищать со сбруи пот и грязь он стал, —
Надо же коня в порядок привести.
Много всякой дряни завелось в шерсти, —
Стал ногтями шерсть усердно он скрести.
Нравится коню хозяина уход, —
Кротко он стоит и благодарно ржет…

А со стороны вершины Зиль сюда
Караван груженных камнем арб идет.
Много потрудясь и претерпев невзгод,
Арбакешей приближается народ.
Ехали-спешили, прибыли — глядят, —
Собственным глазам поверить не хотят, —
Думают: «Ужель мы все сошли с ума?»
Смотрят — на вершине лысого холма
Конь стоит, а рядом — человек один, —
Издали заметно — грозный исполин.
Кто же он, такой могучий великан,
Коль не Алпамыш, покинувший зиндан?
Чьими же руками он освобожден?
Для чего же этот камень привезен?
Каждый арбакеш смертельно устрашен:
«Этот Алпамыш — не он ли тот дракон,
С Зиль-горы пришедший на Мурад-Тюбе?
Пропадай в степи и кони и арбы!»
Покидая все на произвол судьбы,
Арбакеши эти, все пятьсот, как есть,
Пешие бегут — приносят в город весть…
Амальдары шаху весть передают:
«Алпамыш сбежал из ямы! — говорят, —
С ним и конь его, тот самый! — говорят:
Есть тому полтыщи очевидцев, шах!
Поскорей изволь распорядиться, шах!»
Окружить столицу! — шах дает приказ.
Запереть границу! — шах дает приказ;
Войску снарядиться! — шах приказ дает;
Изловить узбека — и вернуть назад
Или — насмерть биться! — шах приказ дает…
Переполошив и взрослых и ребят,
По столице трубы медные трубят,
Шахские гонцы во все концы летят,
И, вооружась, отряду вслед отряд, —
Конники-сипахи по степям пылят.
Вся страна в тревоге. Алпамыш сбежал!
Те, которым шах семь лет тому назад
Раздавал баранов из узбекских стад,
В ужасе теперь друг другу говорят:
«Счастлив, кто таких не получал наград!»

— Счастье, надо мной воспари,
Голову мою озари,
Недруга во прах изотри!
Враг мой, шах калмыцкий, смотри —
Трона и венца не лишись!
Силою моей устрашен,
Ты уже рассудка лишен.
Всех своих наложниц и жен,
Враг мой, шах, смотри — не лишись!
Мы тебя, злодей, сокрушим,
Голову отсечь поспешим.
Правишь ты народом большим, —
Подданных, смотри, не лишись!
Тяжек был твой гнет надо мной,
Дорогой заплатишь ценой.
Правишь ты большою страной, —
Царства своего не лишись!..
Ну-ка, вы враги-калмык и!
Силы ваши сколь велики!
Я, имея две лишь руки,
Ваши уничтожу полки.
Всем вам час последний приспел:
Кто из вас останется цел,
Тот мои увидит дела,—
Мир таких не видывал дел!
Я предостеречь вас хотел:
Ринусь в битву — мир изумлю,
Небо я над вами затмлю!.. —
На полки врагов он взглянул,
Скакуна-тулпара стегнул,
Повод на себя потянул, —
Выехал встречать калмык ов.
Словно разъяренный дракон,
Гневом на врагов он дохнул.
Не землетрясения гул
Поле боевое тряхнул, —
Это — изумления гул
Шахские войска всколыхнул.
Но пришли в себя калмык и:
Затрещали их мультуки,
Пули на майдане свистят.
Не страшась огня мультуков,
На неисчислимых врагов
Скачет исполин Алпамыш,
Против тысяч — один Алпамыш!
Пушки на майдане гремят,
Ядра на майдане свистят,
Но и сквозь огонь, и сквозь дым —
Скачет Алпамыш невредим!
Ну-ка, на него поглядим:
Пращники рядами стоят, —
Камни пращевые свистят;
Лучники рядами стоят, —
Стрелы боевые свистят;
Ружья кремневые палят,
Пушки огневые гремят, —
Алпамышу — все нипочем!
Врезавшись в ряды калмык ов,
Машет он алмазным мечом:
Правым развернувшись плечом,
Левым развернувшись плечом,
Головы он вражьи сечет, —
Кровь на поле брани течет,
Красное струится вино, —
Алпамыш-батыр его льет,
Шлемом золотым его пьет.
Видишь ты, каков исполин, —
С тысячами бьется один!
Кони ржут, и трубы трубят;
В яром гневе зубы скрипят;
Раненые смертно хрипят;
Головы и трупы врагов
Конские копыта дробят…
Бой неравносильный ведя,
Сам себя в бою не щадя,
Трупы калмык ов громоздя,
Бьется Алпамыш — и никак
Справиться не может с ним враг,
С грозным пахлаваном таким.
Не было отчаянней драк,
Не было храбрее вояк!
Видите, каков он, Хаким:
Словно заколдован Хаким, —
Тысячи ему не страшны,
Тысячи им устрашены:
Конные он рубит ряды,
Пешие он губит ряды, —
Грозным воплощеньем беды
Кажется врагам он своим:
Многие, в уме не тверды,
Думают: «Что сделаем с ним?
Наши ль не усердны труды?
Крови мы своей не щадим —
Льем ее обильней воды.
Чем же мы его победим,
Как его разбой прекратим?!
Истинно — он неукротим:
Пулями он неуязвим,
Ядрами он неистребим,
Камнем и стрелой не раним,
Меч-алмаз не властен над ним.
Дьяволом он в битве храним!
Конь его, проклятый Чибар,
Как и сам седок, невредим.
Что же мы, калмык и, глядим?!
Дальше биться — всем погибать!
Бестолку зачем погибать?!»
У трусливых такие слова,
У отважных другие слова:
«Нет тому причин, — говорят, —
Чтобы всем удрать! — говорят.
Нас — большая рать, — говорят, —
А узбек — один! — говорят: —
Быть того не может, чтоб он
Не был иль убит, иль пленен!..»