Душица Миланович - Пир князя Владимира

Прошлой ночью, во сне, он видел издевательскую улыбку на прекрасном женском лице с надменно поднятым подбородком. Блеснули немного выдающиеся вперед клыки, и улыбка превратилась в хохот, который подхватили все его придворные, в том числе и та рабыня, которая всегда так податливо к нему прижималась, принимая его ласки, и которая теперь держалась с ним как пришибленная и все больше жалась по углам. Ишь, хвост поджала, словно ей было известно, что та, другая, смеялась над ним во сне. Сучки! Обе!

– Значит, за Ярополка, сына княжьего, в шелка пеленатого, пошла бы! Ничего у тебя не выйдет!

Она еще увидит, утешал он себя мстительными мыслями, каков он, князь Владимир, которого мать родила на сеновале, а не в опочивальне, как и следовало бы, потому что хоть и была Малуша ключницей, но отцом его был князь!

Тех самых наместников, которых Ярополк поставил в Новгороде от своего имени, он послал к брату гонцами, вручив им комок глины с оттиснутым на нем трезубцем Рюриков.

– Передайте моему брату, я иду на него!

На заре главный жрец Перуна, Блуд, принес жертву. Но не на жертвеннике у ног идола, как делал это обычно. Живые и животворные, богоподобные жертвы он приносил не под выкрики трепещущей от ужаса толпы, не в присутствии множества людей, а только перед оком бога, которому эти жертвы и предназначались, с тем, чтобы они попали к нему чистыми, незапятнанными.

Жрец шел, слегка сгорбившись и опустив голову, умышленно пряча глаза. Зрелые годы и сан служителя культа не мешали ему как и в молодости выглядеть настоящим воином. Да, не всегда был он жрецом, он воевал до тех пор, пока после тяжелой лихорадки, которая чуть не унесла его жизнь, боги обратили его, сделав своим посредником.

Он готовился вместе с князем идти на Киев. Вернее, он должен был прибыть туда первым и явиться Ярополку под видом перебежчика, войти к нему в доверие и воспользоваться всем возможным, по обстоятельствам, без ограничений. Правда, говоря это, князь имел в виду одно, а Блуд – другое.

В руке он держал посох, на который опирался при ходьбе. Узловатый и толстый, этот посох больше походил на дубину и придавал его внешности дополнительную силу. Куда бы он ни направлялся, рядом никого не было. Его сторонились. Боги через его слова сообщали свою волю. Ему было достаточно на кого-либо показать посохом, слова были излишни.

Когда появлялась какая-нибудь болезнь, не было нужды звать его, сам приходил. В заляпанной воском суме из грубого сукна, первоначальный цвет которой было невозможно определить, носил он с собой разные травы и порошки, состав которых знал лишь он один, а действие почувствовали на себе многие. Он внушал ужас даже тем, кому приходил на помощь.

Уже давно недовольно поглядывал он правым глазом, который пощадило бельмо, на мятежного Мстислава – тот не только жестче всех других бился на Волховском мосту и умел навязывать свои замыслы, но и, давая советы князю, начал вмешиваться в дела жреца. Губы его всегда были сложены в вызывающую нечестивую улыбку!

Хорошо бы послать его к предкам, пусть воду мутит там, у них, если они ему позволят!

На этот раз, сопровождаемый помощниками, которые и сами его боялись, он вел в лес одного раба с настолько красивым и белым лицом, словно его купали в молоке, с таким прекрасно изваянным телом, что оно было достойно принадлежать богу! Он сам, лично, купил его на рынке, руководствуясь только одному ему известными и видными приметами. Боги точно знали, чего и кого они хотят. Его делом было только осуществить их желание. Днем раньше в гавани причалила варяжская ладья, полная невольников, так что он смог выбирать жертву тщательно, прикасаясь к ней, разглядывая ее, наслаждаясь.

Он совершил обряд до восхода солнца, когда день только занимался, голыми руками, предварительно омыв их водой из трех источников, зачерпнутой и смешанной в деревянной посудине выдолбленной из цельного куска елового дерева без единого сучка.

Жертва не испустила ни звука, Блуд же вскричал. Его вопль был продолжительным, вселяющим ужас и победоносным, словно он одолел целое войско, а не связанного по рукам и ногам раба, которого к тому же держали помощники. И означал этот вопль, что божья воля исполнена и бог принял жертву. Безжизненное тело осталось лежать на пригорке…

На обратном пути он бросил взгляд на тень, которая появилась с первыми лучами солнца и становилась все больше, простираясь от огромного деревянного истукана и пересекая тропу, по которой они шли, и пробормотал:

– Если тебе этого недостаточно… будет еще. – Имея при этом в виду Мстислава и его крепкую, несгибаемую шею с гордо сидящей на ней головой, на которой он со сладострастием сомкнул бы свои длинные, узловатые пальцы.

Власть над людьми отдаляет человека от человечности. Страшным становится человек, когда, действуя во имя бога, осуществляет собственные замыслы.

Когда, воспринимая себя как бога, оказывается жертвой двойного заблуждения – он не бог, но он и человеком быть перестает.

Рогволд лежал на боку, изогнувшись так, словно у него не было костей, плечи притянуты к животу, а лицо с широко раскрытыми глазами обращено к потолку. Отсутствие в них ужаса подтверждало, что этими пустыми глазами он ничего не видит, что в своем теле отсутствует. Плывет между небом и морем, к предкам.

Этот же путь уже брезжил и перед его сыновьями. Они стояли в углу освещенного факелами зала, беспомощные, в их животы упирались копья, под шеями поблескивали мечи, а взгляды их были прикованы к ужасной картине.

Мстислав, тот самый, к которому уже давно с ненавистью присматривался Блуд и которого Владимир приблизил к себе именно за решительный характер, храбрость и необузданность, приказал вывести их из зала и запереть. Он был не простолюдином, а происходил из боярской семьи, правда, это его бы не защитило, но, к счастью, руки жрецу связывали дружеские отношения между князем и Мстиславом. Свое внимание, особенно же награды и военную добычу, князь щедро и справедливо делил между всей своей дружиной, стараясь никого не обойти, не обидеть. К некоторым же, вроде Мстислава, он испытывал братскую любовь.

Из зала одна дверь вела в небольшую каморку. Там он нашел Рогнед. Она, следя за тем, что происходит с братьями и отцом, не успела спрятаться надежнее. Из-за закрытой двери донесся крик, единственное, чем она могла защищаться. Она бы не проронила ни звука, если бы он выхватил меч. Но было не так.

Он связал ей руки за спиной тонкой и прочной варяжской веревкой, которая врезалась в кожу, к тому же, лежа на спине, она давила на них. Он хотел лишь одного – провести ее, такую униженную, через двор, чтобы отомстить за оскорбление. Ничего больше.