Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

Дневник отражает также сексуальные тревоги Чивера. Он 40 лет был женат, спал с любовницами, но боролся с гомосексуальными порывами и несколько раз вступал в связь с мужчинами. Его сексуальный аппетит был ненасытен (актриса Хоуп Лэндж после короткого романа с Чивером назвала его «самым неутомимым любовником, какого она знала»), но перемежался нередкими периодами импотенции. Вероятно, причиной тому был алкоголизм в сочетании с чувством вины и треволнениями в браке. Все это отвлекало Чивера от работы, тем более что он искренне верил в необходимость сексуальной разрядки. Он полагал, что его организму требуется не менее «двух или трех оргазмов еженедельно», что благодаря сексу повышается сосредоточенность в работе и даже улучшается зрение: «Со стояком я прочту мелкий шрифт молитвенника, а когда висит, с трудом читаю газетные заголовки».

Иногда Чивер сам от себя уставал, но все же считал, что внутренние бури каким-то образом связаны с его творческим даром, что он обладает внутренним источником жизненных сил, который питает его прозу, но выплескивается в виде и распутства, и пьянства. Порой он сомневался даже, в самом ли деле творчество дает благой выход его энергии или же, потакая своему воображению и записывая его плоды, он лишь сам себе причиняет вред. «Я пытаюсь уверить себя, что для человека моего склада творчество не должно быть саморазрушительным, – записал он в дневник в 1968 г., – я думаю и надеюсь, что это не так, однако в глубине души я не убежден».

Почти всю свою взрослую жизнь Армстронг провел в пути с одного выступления на другое. Спал он в безликих номерах дорожных гостиниц. Чтобы справиться со стрессом и скукой подобной жизни, великий трубач разработал замысловатый ритуал, которому следовал до и после шоу. Он старался прибыть на любое мероприятие за два часа до начала, уже полностью одетый, и проводил оставшееся время в своей гримерной, пользуя себя домашними средствами, в которые глубоко верил: глицерином и медом «для смазки труб», маалоксом от боли в желудке, а хронические трещины на губах залечивал особой мазью, изготовленной немецким тромбонистом. По окончании празднества Армстронг возвращался в гримерную и принимал друзей и поклонников, сидя в нижней рубашке с носовым платком на голове и вертя в руках трубу. Перед выступлением он ни в коем случае не обедал, но мог польститься на поздний ужин, а чаще предпочитал вернуться к себе в отель и либо попросить в номер еду из ресторана гостиницы, либо заказать доставку китайских блюд – они значились у него в главном меню сразу же после красных бобов с рисом. Затем музыкант сворачивал косячок – он открыто курил марихуану, «травку», почти ежедневно, предпочитая ее алкоголю, – и принимался за обширную корреспонденцию под музыку из двух кассетников, которые он повсюду возил за собой.

Вечно страдавший бессонницей, Армстронг использовал музыку словно колыбельную, однако перед отходом ко сну ему требовалось еще одно домашнее средство – Swiss Kriss, сильнодействующее слабительное на травах, изобретенное специалистом по питанию Гейлордом Хаузером в 1922-м (оно продается и поныне). Армстронг столь крепко верил в целебные свойства этого лекарства, что рекомендовал его всем друзьям и даже заказал карточку, где он сидит на унитазе под лозунгом «Оставь это все позади». Его врачей приводила в ужас эта манера заниматься самолечением, однако результат был неплохой: вечер за вечером трубач продолжал выступать на неизменно высоком уровне, и утомительные гастрольные разъезды вроде бы не сказывались на нем. Он сам признавался в интервью 1969 года:

«Это была чертовски трудная работа, парень. Я словно 20 000 лет провел в самолетах и поездах, устал до чертиков… Я никому ничего не доказывал, просто хотел играть как можно больше. Моя музыка и была моей жизнью, всегда на первом месте, но чего стоит музыка, если ты не умеешь донести ее до слушателей? Надо жить для публики, потому что ты только за этим и нужен: чтобы доставлять людям удовольствие».

[81]

В 1912 г. Йейтс описывал свой распорядок дня в письме поэту Эдвину Эллису: «Я читаю с 10.00 до 11.00. С одиннадцати до двух пишу, затем, после ланча, читаю до 15.30. Потом я иду в лес или рыбачу на озере до пяти. Потом я пишу письма или немного работаю до семи, потом выхожу на час до ужина».

Как рассказывал его другой друг-коллега, Йейтс постоянно выделял не менее двух часов в день для работы, независимо от настроения. Такая дисциплина была необходима, поскольку без четкого расписания сила воли могла ему изменить – «любая перемена нарушает мою и без того не слишком прочную решимость трудиться», – а также потому, что работал он медленнее улитки. «Я очень медленный писатель, – отмечал Йейтс в 1899 г. – Мне не удается написать более пяти или шести удачных строк за день». Таким образом, лирическое стихотворение длиной около ста строк могло потребовать трех месяцев упорного труда. К счастью, в других жанрах, например, в литературной критике, которой он зарабатывал себе на жизнь, Йейтс не был так требователен к себе. «Приходится платить дьяволу какую-то дань, иначе не проживешь, – рассуждал он. – Я расплачиваюсь с ним критикой».

[82]

В 1916 г., в возрасте 36 лет, Стивенс поступил на работу в Хартфордскую страховую компанию и оставался юристом этой компании вплоть до своей смерти. Эта должность отнюдь не помешала его творчеству – по-видимому, она соответствовала темпераменту Стивенса и даже способствовала его поэтической деятельности.

«Я убедился, что для меня постоянная работа – прекраснейшая на свете вещь, – заявил он как-то раз. – Она внесла в мою жизнь дисциплину и постоянство. Я свободен ровно настолько, насколько того хочу, и, разумеется, избавлен от денежных хлопот».

Вставал Стивенс рано – он просыпался в шесть утра и успевал два часа почитать – и на работе отличался безупречной пунктуальностью, приходил ровно в 9.00 и уходил в 16.30. С работы домой он шел пешком, проходя каждый день около семи километров. Почти каждый день он гулял еще час во время перерыва на обед. На прогулках он и сочинял стихи, останавливаясь порой, чтобы записать только что рожденные фразы на пустом конверте – он всегда прихватывал их с собой с полдюжины. На работе он тоже порой делал короткий перерыв, чтобы записать стихи, и хранил свои записи в нижнем правом ящике стола. Накопившиеся отрывки он вручал своему секретарю для перепечатывания. Хотя коллеги знали, что он поэт, Стивенс тщательно избегал каких-либо разговоров о творчестве, предпочитая общаться с миром в роли спокойного, слегка отстраненного делового человека.