Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

«Я все время думаю, в самые короткие паузы, – говорит он. – Никогда не останавливаюсь».

[86]

«Люблю, чтобы все было по порядку, – признавался Линч в интервью в 1990 г.

«Вот уже семь лет я обедаю в Bob’s Big Boy, прихожу в 14.30, после часа пик, когда схлынет народ. Шоколадный мусс и четыре, пять, шесть, семь чашек кофе с большим количеством сахара – такое вот меню. И в муссе тоже полно сахара. Густой такой мусс. В серебряной чашечке. Большое количество сахара дает толчок, появляется столько идей! Я записываю их прямо на салфетках. Все равно что собственный письменный стол, бумаги вдоволь, только ручку не забыть принести с собой, впрочем, официантка даст мне свою, лишь бы я вернул ее перед уходом. В Bob’s ко мне приходят самые лучшие мысли».

Располагает Линч и другим способом приманивать идеи: с 1973 г. он практикует трансцендентальную медитацию. «Я ни разу за 33 года не пропустил медитацию, – подытоживает он в книге «Поймать большую рыбу» (2006). – Я выделяю для нее время утром и после ужина, каждый раз по двадцать минут. Затем продолжаю заниматься обычными ежедневными делами» [87].

Когда Дэвид снимает фильм, он, как правило, добавляет еще и третью медитацию в конце дня. «Мы тратим так много времени на бесполезные вещи! – восклицает он. – Стоит просто добавить медитацию в свое ежедневное расписание, и вы удивитесь, как органично она его дополняет».

[88]

Майя Энджелоу никогда не могла работать дома. «Дом я стараюсь держать в чистоте, – поясняла она, – а работать в стерильных условиях не могу. Меня это сбивает». Она всегда трудилась в номерах отелей и мотелей – чем проще и дешевле временное обиталище, тем лучше. Распорядок своего дня она описала в интервью 1983 г.:

«Обычно я встаю в 5.30 и к шести готова – обычно на пару с мужем – выпить кофе. Муж примерно в 6.30 уходит на свою работу, я – на свою. Для работы я снимаю номер в отеле – простую дешевую комнатку с кроватью, а если удастся найти, то еще и с раковиной для умывания. Там я держу словарь, Библию, колоду карт и бутылку хереса. Я стараюсь попасть в номер не позднее 7.00 и работаю до двух часов дня. Если в этот день работа не идет, я прекращаю в 12.30, а если идет, засиживаюсь, покуда пишется. В номере одиноко, в номере прекрасно, я редактирую свой текст сразу же, как пишу. Вернувшись домой часа в два, я перечитываю написанное за день, а потом стараюсь выкинуть все это из головы. Принимаю душ, готовлю обед к приходу мужа и стараюсь встретить его, уже не думая только о своей работе. Иногда после обеда я читаю ему то, что написала за день. Он никак не комментирует. Я не принимаю замечания ни от кого, кроме редактора, но мне полезно прочесть текст вслух. Иногда на слух я ловлю диссонанс и потом с утра стараюсь исправить это место».

В таком ритме Энджелоу сумела написать не только прославленную серию автобиографических повестей, но и множество стихотворений, пьес, лекций, статей и телевизионных сценариев. Интенсивная работа вызывает порой странные физические реакции – однажды у писательницы веки опухли так, что полностью закрыли глаза, и на руках появились странные наросты. Тем не менее ей нравится жить на пределе сил. «Я всегда хотела быть лучшей, – объясняет она. – Можете назвать это синдромом навязчивых состояний, бога ради – мне все равно, не вижу в этом ничего плохого».

[89]

Баланчин предпочитал сам стирать и гладить рубашки. «Большую часть работы я проделываю именно тогда, когда глажу», – признался он как-то раз. Хореограф вставал рано, до шести утра, заваривал чай, читал или раскладывал «русский» пасьянс, собираясь с мыслями. Затем он гладил свои вещи (которые он сам и закладывал в портативную стиральную машину, установленную в его манхэттенской квартире), а между 7.30 и 8.00 звонил своему постоянному помощнику и составлял расписание на день. По будням он обычно шел пешком (всего-то пять минут) из квартиры на Манхэттене до Линкольновского центра, где у него в «Стейт-Театр» имелся собственный офис. До 11.00 часов он вел занятия, а затем большую часть дня проводил в репетиционном зале, ставя очередной балет. Работа подвигалась медленно, на две минуты сценического времени приходилось не менее двух часов репетиций, но вдохновения у Баланчина всегда имелось в избытке. «Муза должна приходить ко мне по расписанию», – настаивал он.

Великий американский карикатурист, обессмертивший бродвейских и голливудских звезд своего века, работал до последнего дня своей жизни. И в 99 лет он практически каждый вечер приезжал из своего манхэттенского особняка в театр, ухитрялся отыскать посреди улицы место для парковки и, прибегая к собственной системе обозначений, набрасывал эскизы, которые на следующий день превращал у себя в студии в готовые рисунки. В 1999 г. Мел Гассоу [90]описывал привычки 90-летнего художника:

«В свои 90 с лишним он по-прежнему проводит целый день в студии, прерываясь только на обед, а чай и большой количество карамелей «на перекус» ему подают на рабочее место. С миром он связан главным образом с помощью телефона, живет уединенно и редко изменяет привычному режиму, чтобы сходить в ресторан или музей. Вечера он проводит в театре и в обществе. Если вечер свободен от театра, он, как правило, приглашает к ужину друзей. После спектакля, если только это не премьера, завершающаяся банкетом, он успевает вернуться домой к вечерним теленовостям и Nightline [91]. Затем с полуночи до двух часов ночи он читает, главным образом философов, часто перечитывает Торо и Бертрана Рассела».

Вторая жена Хиршфельда уверяла, что он продолжал работу даже во сне. «Часто, когда задача представлялась ему сложной, он не может уснуть, пока не найдет решение, или же во сне ищет способ выстроить рисунок, – писала она в 1999 г. – Настолько Ал усердный работник! Даже его подсознание не отдыхает. А наутро, помня свой сон, он поднимается с рассветом и бежит к мольберту запечатлеть ночные открытия. В молодости его прозвали “молнией”, и таков до сих пор его стиль не только в работе, но и при захвате парковочного места».

[92]

«Я автор исключительно горизонтальный, – рассказывал Капоте журналу Paris Review в 1957 г. – Думать я могу только лежа, либо в постели, либо на диване, с сигаретой и чашкой кофе под рукой: нужно затягиваться и прихлебывать. День идет, я перехожу с кофе на мятный чай, затем на херес и мартини».

Писал он обычно по четыре часа в день, написанное перечитывал вечером или на следующее утро, и прежде чем напечатать окончательный вариант, дважды все переписывал карандашом. (Он и печатал в постели, пристроив машинку у себя на коленях.)