Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

И в ту же секунду руки Вилли внезапно и резко застыли в воздухе, голова каким-то бесповоротным махом дернулась вверх, веки вскинулись, и он уставился прямо на Кэй. Он произнес только два слова, произнес чрезвычайно отчетливо и звучно, а потом рухнул без чувств – завалился на правый бок прямо в воду. Когда он упал, все, кто был на террасе, ринулись к нему – все, кроме Кэй; она сидела, не чувствуя ровно ничего, слова Вилли звучали у нее в голове, холодящий темный огонь его прямого взгляда проскваживал ей память.

«Андреа Лессинг».

Нет. Не надо.

Она ничего не чувствовала – только пустоту, только зияющий холод.

Нет. Этого только не хватало.

Все, казалось, происходило очень медленно, беззвучно и где-то далеко-далеко: руки медленно вытаскивали Вилли из воды; незнакомые духи, вдруг полезшие на террасу с разных сторон, медленно перемещались по ней; тело Эвмнестеса медленно летело из окна верхнего этажа и падало, изувеченное, на камень у ее ног; холодное-холодное лезвие ножа медленно входило в мякоть ее правого плеча. Над крышами за оградой террасы, за качающимися глянцевитыми кронами двух пальм она, падая лицом вперед, увидела кружащих птиц – птицы кружили, кружили, но не садились.

Потребовалось все мастерство сорока самых лучших духов левой стороны. Неделю за неделей под надзором Гадда они строили сюжет, разрабатывали план – план того, как одолеть его недругов раз и навсегда. Кропотливый труд, масса усилий, но что делать: представлять простое как очень сложное – в природе историй и тех слабых умом духов, что все еще их рассказывают. С высоты, на которой он находился – с высоты нынешнего дня, – проблемы виделись ему как тривиальные, а цепь последних событий – более или менее неизбежной. На некомпетентность великого некогда Первого Духа можно положиться. Вновь и вновь он, этот Вилли, подводит вокруг себя всех и каждого, провал вошел у него в привычку. В любой капкан готов угодить, если приманка – некое грядущее спасение. Его дружок Филип – субъект потоньше, но в этой тонкости и заключена его уязвимость: возомнив себя слишком умным, чтобы быть одураченным, он, скажем так, своим же собственным умом себя и дурачит. О девчонке и говорить нечего: чуть толкни ее, и она будет двигаться с постоянной скоростью в любую сторону по твоему желанию, пока ты не решишь ее остановить или перенаправить. Она как вода – всего-то и надо, что пустить ее по желобу. Гадд нахмурился. Недруги оказались слабее, чем он заслуживал.

Скоро на барку явится гонец с вестью об успехе его агентов в Александрии. Первое донесение он уже получил. Само собой, его недруги влипли, как мухи в мед, ровно там, где он им его разлил. Не имея друзей внутри горы, они разыскали – и тем самым выдали – своего последнего союзника. Сладко будет узнать о смерти старого фантазера; он так часто рисовал ее себе в красках, что порой думал: того и гляди, сам заделаюсь фантазером.

Итак, недругов он переиграл – осталось переиграть друзей. Может быть, это принесет больше удовлетворения. Придет время, когда друг и враг в один голос назовут его владыкой.

– Ну что там у тебя? – только что не плюнул он в помощника, который посмел прервать его мечтания. Подобострастный дух так и вздрогнул от испуга.

Барка медленно двигалась по широкой, большей частью каменистой горной долине. День клонился к вечеру. Справа Гадд увидел двух больших стервятников местной породы – они кружили низко, словно готовились сесть среди грубой травы и низких кустов, которыми поросла долина. Он смотрел, как они, приземляясь, вытягивают лапы и выпускают когти. Их расправленные крылья чернели на фоне серого неба. Его подчиненный медлил с ответом.

– Я сам тебе сообщу, – сказал он, – то, чего ты никак не заставишь себя выговорить. Ты пришел ко мне, во-первых, с новостью, что от Зодчего, от пресловутого Д’Оса, избавились, что его оставили выклянчивать себе пищу в какой-нибудь дыре за тридевять земель отсюда.

– Да, – ответили ему напуганные до смерти глаза мелкого духа правой стороны.

– Но у тебя есть новость и хуже, ею-то ты и боишься со мной поделиться. – Он умолк и жестко уставился в дрожащие зрачки своей жертвы. От страха они так сузились, что превратились в точки. – Гонец передал тебе это донесение и был таков, своя голова дороже, решил тебя подставить. А новость такая: девчонка, дочка Д’Оса, та из них, что ничего не стоит, спаслась со своими дружками. Я правильно угадал?

Дух кивнул таким манером, что показалось – он склоняет голову на воображаемую плаху. Но Гадду радости от этого было не больше, чем перекормленному коту от жалкого мышонка. Даже поиграть с ним желания не возникло.

Барка безмятежно плыла по широкой тихой долине. Скоро они встанут на ночь у очередного подготовленного причала. То, что девчонка спаслась, входило в его замысел, но он скроет это; раз его незадачливые недруги так упорствуют в своей незадачливости, придется помочь им затеять драку – ибо только драка, или ее видимость, послужит его целям сейчас. А пока надо настроиться на спектакль под названием «багровая ярость». Скоро оно кончится – время уловок и притворства.

Он тосковал по легкой жизни стервятника-падальщика, которому не приходится убивать.

Прошли, казалось, годы, а Кэй все лежала в холодной воде фонтана на террасе у Фантастеса – лицо чуть ниже поверхности. Подле нее лежал Вилли, его глаза были обращены к ней, немигающие – но не мертвые: время от времени он улыбался и губы шевелились, как при разговоре, только этому разговору мешала вода. Все время, пока Кэй лежала в фонтане, где трепетало и дробилось солнце, она стремилась понять эти безгласные слова, услышать то, что Вилли пытался ей передать через этот свой неусыпный взгляд и эти добрые, медленные, преувеличенные улыбки; но ни звука не раздавалось, и стоило ей самой открыть рот, как в него текла соленая вода, густая и вязкая, точно кровь.

Позднее она начала, слегка удивляясь, отдавать себе отчет, что вне фонтана мир пребывает в движении, и чем дальше, тем она видела мир яснее. Она пыталась поднять голову, желая узнать, что там делается, но всякий раз усилие возвращало тот самый вкус соленой воды, и она все никак не могла найти ни рук своих, ни ног, которыми можно было бы подпереть себя, подтолкнуть. Вскоре стала слышать что-то похожее на слова, похожее, но недоступное восприятию, как будто звук проходил через толстое полотенце. Со временем этот бубнеж сделался более внятным, слова постепенно возникали, затем появились обрывки историй, а затем и более длинные куски – о рыцарях, о священниках, о банкирах, о путешествиях, о драгоценных камнях, о неприступных скалах, о храбрых попытках и прискорбных потерях. Час за часом лежала она в фонтане, бездеятельно глядя на смутно видимый, подвижный мир над водой, цепляясь за смысл полуразборчивой речи, кружащей вокруг ушей, и гоня с языка соленый вкус.