Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

Ни одно тело не может воспротивиться движению этой ладони. Не важно, что там в уме, какие пустые фантазии в нем пенятся. Тело – механическая вещь, составленная из причин и следствий. Лежа при последнем издыхании где-то на камнях, истекая кровью, лишаясь вместе с ней остатков тепла – не это ли ощущал сам великий импровизатор? Холодная ладонь проползла вдоль его рук, легонько коснулась запястий и отпустила его навсегда. Импровизатор не мог этому воспротивиться. И не воспротивился.

Тело – механическая вещь, составленная из причин и следствий. Он улыбнулся. Пришлось использовать две сотни рыскунов, сотню других духов, плюс-минус пара десятков, и всю административную мощь Переплетной, но он добился-таки результата: доказал теоретически и экспериментально, что пресловутое воображение ребенка, основа и сердцевина того, что по наивности называют «человеческими качествами», – всего-навсего механизм вроде часового. Обильно корми его ощущениями – и получишь видимость цветения и творчества, потому что игра фантазии – не что иное, как механический распад былого ощущения: вначале оно помнится, но искаженно, как будто отразилось в треснувшем зеркале, затем – рассыпается, претерпевает разъятие, перекомпоновывается и наконец, со временем, теряется совсем. Лиши воображение ощущений – и оно угаснет. Выкручивай его безобразием, колоти по нему уродством – и оно сделается извращенным. Изолируй его полностью – и оно умрет, а с ним умрет и все тело. Холоду, ползущему по руке, никто не в состоянии воспротивиться.

В движении по реке от горы к морю тоже было что-то механическое и потому приятное, оно рассказывало историю набирающей силу необходимости. Одно за другим Гадд вынимал из шкафа подготовленные для него тяжелые одеяла, вынимал и оборачивал ими, точно царскими одеяниями, свое приземистое тело, один, как царь, посреди сумрачной комнаты. Кровать ждала его – массивное резное ложе, принимавшее вес бесчисленных фантазеров, колыбель их фантастических сновидений. Слабый свет из окон падал на гротескный орнамент: на нескончаемо вьющееся растительное изобилие вперемешку с лицами людей и гаргулий, с человеческими, звериными и иными фигурами. Он знал, что святотатством будет улечься в эту кровать, руками убийцы осквернить исконное гнездо баснословного могущества. Духу левой стороны – спать на ложе сновидений.

Он забрался в постель. Он знал, что будет спать без сновидений.

С трудом передвигая тяжелые, непослушные ноги, Кэй забралась на заднее сиденье видавшего виды седана; она постаралась как можно глубже утонуть в его расхлябанных пружинах. Ее резко разбудили, не дав толком поспать, и теперь она сражалась со своей мутной головой, пытаясь снова сфокусироваться на ситуации. Какой-то смысл, она знала, во всем этом есть. И знала, что сумеет собрать его по кусочкам.

Рекс погиб. Но нам поможет Рацио.

Поначалу она не могла вспомнить, почему. Ведь он же с Гаддом заодно, он не помочь им захочет, а помешать.

Но Вилли сказал – Рацио нам поможет. Что-то сделать. И Рацио в Риме. Поэтому мы поедем на паром. Но почему Рацио захочет нам помогать, ведь он же…

Тут водителю наконец удалось запустить двигатель: мотор с кашлем и одышкой заработал, наполнив машину медленным и трясучим тарахтением. Фантастес нанял этот автомобиль, чтобы доехать до Патр, оттуда морским паромом переправиться в Бриндизи и проделать на этой же машине остальной путь до Рима. Кэй методично приводила в порядок мысли, зрение тоже стало прочищаться. Фантастес перед поездкой заверил ее, что водитель примет их троих за английских туристов. «Не то чтобы они совсем не могли нас видеть, – объяснил он ей. – Они верят историям, которые мы им рассказываем». Вонь дизельного топлива и жестокая тряска от ревущего мотора заставили Кэй пожалеть, что она не туристка из Англии и не спит, как все туристы сейчас, в гостиничной постели. Вилли пришлось почти кричать, чтобы она его услышала. Она с удивлением поняла, что, должно быть, думала вслух: слова Вилли звучали как ответ на ее мысли.

– Так оно и есть, хоть и не с очень уж давних пор. Да, Рацио, конечно, по-прежнему терпеть не может Фантастеса, – тут Фантастес нарочито отвернулся к темному окну, а Вилли закатил глаза с ласковой театральностью, – но союз с Гаддом не вполне оправдал ожидания Рацио. Во-первых, он думал, что празднества продолжатся, только он рассчитывал…

– Он рассчитывал, что сам станет Первым Духом, – проворчал Фантастес, внезапно повернувшись к ним. Его ладонь на краю сиденья побелела от напряжения. – Можешь себе представить? Этот напыщенный примитивный паршивец!

Он фыркнул и вновь демонстративно уставился в темноту за окном. Вилли глядел на него некоторое время – а в ночном окне плыли, глухо серея, мрачно синея, тошнотворно покачиваясь, голые поля, скалистые холмы, утесы.

– Но дело даже не в этом, – тихо сказал Вилли – так, что одна Кэй могла его слышать. – Рацио так и так порвал бы с Гаддом. Других намерений у него никогда не было.

Просто верните мне сестру. Больше ничего не желаю знать. Кэй вонзила ногти правой руки в тыльную сторону левой. Пять ночей.

Они ехали, ехали, ехали: восемь или девять часов приморской дороги до Патр, бесконечных поворотов, замедлений и рывков, когда Кэй то держалась за живот, то подпирала больную спину. Порой задремывала, а, просыпаясь, оглушенно высматривала в окно дорожные указатели, смутно белеющие во тьме и пропадающие сзади: ФИЛИАТРА, ПИРГОС, АМАЛЬЯС. Когда поворачивали или тормозили на перекрестке, седан неизменно трясло так, что желудок Кэй ходил ходуном, и не раз ей казалось, что они так и встретят рассвет, еле ползя по аварийной полосе на запад, к морю, под налетающим сзади холодным ветром. Но потом водитель хлопал ладонью по приборному щитку, рявкал что-то сердито, и мотор, словно отзываясь на это, брался за ум, и они, качнувшись, ускорялись, а желудки их оставались где-то там, сзади, в нескольких шагах.

С грехом пополам, то и дело куда-то сворачивая, час за часом то сбавляя, то набирая скорость, тарахтя и временами двигаясь под воздействием мало чего, кроме дующего в спину ветра, они доехали до Патр и остановились у пристани в долгих серых предрассветных сумерках. Когда Кэй вылезла из машины, ее сразу пробрало холодом. Вилли сказал, что отправится за билетами, но пойти с ним Кэй была не в состоянии; ее по-прежнему мутило, и она заставила себя подойти к краю причала, подальше от ждущих парома машин и автобусов, и принялась глядеть на темную воду, плещущуюся о цемент. Фантастес последовал за ней и теперь тихо стоял рядом – а она впускала в себя ритм морской ряби, слушала ее музыку, не ища в ней смысла.