Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

– Я Ханна Броз, – произносит она, кладя правую руку себе на грудь. Однако рука – это вовсе не рука. Это пластиковая имитация, но не похожая на те, что я когда-либо раньше видел. Она похожа на одну из маминых рук и выглядит так, словно загорела и обветрилась на солнце. Она торчит из белого рукава кардигана, накинутого поверх платья Ханны. Я смотрю на ее левую руку, висящую вдоль бока, и та такая же. На ней есть веснушки. Она негнущаяся, но выглядит настоящей, сделанной из какой-то силиконовой лепнины. Все для вида, а не для функциональности.

– Я Илай, – говорю я. Не произносить свою фамилию. – А это мой фотограф, Кэйтлин.

– Не возражаете, если я сделаю пару быстрых снимков? – спрашивает Кэйтлин.

Ханна кивает:

– Это будет замечательно. – Она отступает в дверях. – Проходите. Отец в читальном зале, с задней стороны дома.

Возможно, Ханне Броз сейчас пятьдесят. Или сорок, и у нее измученный вид. Или шестьдесят, и она прекрасно выглядит. Что она делала за прошедшие шесть или около того лет с тех пор, как я видел ее в последний раз? Она не узнает меня, но я узнаю ее. Это было на вечеринке в честь восьмидесятилетия ее отца. В ресторане «Мама Пхэм» в Дарре. Другое время. Другой Илай Белл.

Дом напоминает музей коллекцией антиквариата и безвкусными масляными картинами размером с пол в моей спальне. Доспехи средневекового рыцаря с булавой в руках. Маска какого-то африканского племени, висящая на стене. Чисто выметенные полированные деревянные полы. В углу – набор копий туземных воинов Папуа – Новой Гвинеи. Картина с изображением льва, разрывающего антилопу. Вытянутая гостиная с камином и телевизором, который в ширину больше, чем моя кровать в длину.

Кэйтлин задирает голову к бронзовой люстре, похожей на металлического паука-охотника, плетущего паутину из лампочек.

– Милое местечко, – произносит она.

– Спасибо, – говорит Ханна. – Мы не всегда так жили. Мой отец приехал в Австралию ни с чем. Его первый дом в Квинсленде был комнатой, которую он делил с шестью другими мужчинами в Вакольском иммиграционном лагере.

Ханна замирает на месте. Она пристально смотрит мне в лицо.

– Вы его знаете?

– Кого?

– Вакольский восточный иждивенческий лагерь для содержания перемещенных лиц.

Я отрицательно качаю головой.

– А вы выросли не в западных пригородах? – спрашивает она. – У меня такое чувство, что я вас знаю.

Улыбайся. Качай головой.

– Не, я с северной стороны, – отвечаю я простодушно. – Рос в Брекен-Ридже.

Она кивает. Внимательно смотрит мне в глаза. Ханна Броз копает глубоко. Она поворачивается и устремляется дальше по коридору.

Бюст Наполеона. Бюст капитана Кука рядом с масштабной копией корабля «Индевор» [65] Первый корабль, которым командовал капитан Джеймс Кук – британский исследователь, картограф и первооткрыватель XVIII века. . Картина с изображением льва, разрывающего на части современного взрослого человека. Лев уже оторвал три конечности, две ноги и рука валяются у него под ногами, а теперь впивается зубами в оставшуюся руку.

– Возможно, вам придется быть терпеливыми с папой, – говорит Ханна, шагая через длинную столовую к задней части особняка. – Он не такой… как бы это сказать… крепкий, каким был когда-то. Возможно, вам придется повторять свои вопросы пару раз, и не забывайте говорить громко и лаконично. Он может задремать, и иногда кажется, будто он где-то на другой планете. Он неважно себя чувствует в последнее время, но воодушевлен этим награждением сегодня вечером. На самом деле, он приготовил сюрприз для всех гостей и хочет предварительно рассказать о нем вам.

Ханна открывает двойные двери красного дерева в огромный читальный зал. Он похож на читальный зал королевской семьи. Две стены от пола до потолка занимают книжные полки, слева и справа. Сотни книг в твердых старинных переплетах с золотыми буквами. Бордовый ковер. Ковер цвета крови. В комнате пахнет книгами и застарелым сигарным дымом. Темно-зеленый бархатный диван и два темно-зеленых бархатных кресла. В конце комнаты – большой письменный стол красного дерева, и вот за ним-то и сидит Титус Броз, опустив глаза в толстую книгу с твердым переплетом. Позади него огромная стеклянная стена, настолько чистая и прозрачная, что если прищуриться – то покажется, что там вовсе нет никакой стены. Единственное, что выдает дверь, встроенную в середину стеклянной стены, – две блестящих серебристых петли, которые позволяют открыть эту дверь на волшебную и художественно-беспорядочную лужайку, с виду простирающуюся вдаль на километр или около того; с бетонными фонтанами, идеально подстриженными живыми изгородями и клумбами, над которыми вьются пчелы, и все это залито солнечным светом и выглядит как небольшой виноградник, но это, должно быть, просто обман зрения, потому что таких участков не может быть в лантановых зарослях в окрестностях Беллбоури, Брисбен.

На столе Титуса стоит прямоугольный ящик, сантиметров двадцать пять высотой и двадцать шириной, задрапированный красной шелковой тканью.

– Папа! – произносит Ханна.

Он не отрывается от чтения. Белый костюм. Белые волосы. Белые кости в моем позвоночнике содрогаются, говоря мне – беги! Беги прочь немедленно, Илай. Отступай. Это ловушка.

– Извини, папа! – говорит Ханна громче.

Титус поднимает голову от книги.

– Люди из газеты пришли поговорить с тобой, – продолжает Ханна.

– Кто? – бурчит он.

– Вот это Илай, а это его фотограф, Кэйтлин, – отвечает Ханна. – Они пришли поговорить с тобой о награде, которую ты будешь получать сегодня вечером.

Что-то просыпается в его сознании.

– Да! – говорит Титус, снимая очки для чтения. Он взволнованно барабанит пальцами по ящику, накрытому красным шелком. – Проходите! Садитесь, садитесь.

Мы медленно подходим поближе и садимся в два элегантных черных кресла для посетителей возле его стола. Он сильно постарел. Повелитель Конечностей больше не кажется таким страшным, каким представлялся тринадцатилетнему мальчишке. Время все меняет, Дрищ. Меняет лица. Меняет истории. Меняет точки зрения.

Я мог бы перепрыгнуть через этот стол и задушить его, и так почти мертвого. Мог бы ткнуть пальцами в его полумертвые глаза зомби. На столе перьевая ручка. Она торчит вертикально в подставке рядом с телефоном. Я могу воткнуть эту авторучку ему в горло. Всадить в его холодную белую грудь. Вонзить свое имя в его сердце. В его холодное белое сердце.

– Спасибо, что уделили нам время, мистер Броз, – говорю я.

Он улыбается, и его губы дрожат. Его губы влажные от слюны.

– Да, да, – нетерпеливо произносит он. – Что бы вы хотели узнать?

Я кладу свой диктофон «ЭкзекТолк» на стол левой рукой, а моя невидимая правая рука с недостающим пальцем сжимает ручку, чтобы делать заметки на коленях под столом.